– Ей было двадцать, – хрипло говорю я, когда Ларс возвращается. – Мама родила меня в двадцать. Папе было двадцать два. Сейчас ей пятьдесят восемь, ему недавно исполнилось шестьдесят. Я знаю, что они когда-нибудь умрут. Все теряют родителей. Но только не сейчас. Не так рано.

– Катарина…

– Не называй меня так! – Я резко оборачиваюсь к Ларсу. – Меня зовут Китти, а не Катарина. Меня зовут Китти Миллер, и я старая дева. У нас с подругой своя книжная лавка, я веду простую и незатейливую жизнь. Никаких сюрпризов. У меня совсем другая жизнь, понимаешь?!

– Хорошо. – Он осторожно кладет руку мне на плечо и ведет меня в гостиную. – Давай присядем.

Мы возвращаемся к дивану, и Ларс мягко меня усаживает. Потом садится рядом.

– Расскажи, что с ними произошло.

– Катарина… – В глазах Ларса глубокая тоска.

– Ну уж нет! – Я выпрямляюсь, твердо решив идти до конца. – Расскажи. Ты думаешь, я все знаю? Ничего я не знаю! Ровным счетом ничего! Расскажи мне.

Он глубоко вздыхает и делает глоток виски.

– Они летели домой. Возвращались из долгого путешествия на Гавайи, праздновали там сороковую годовщину свадьбы. Началась буря, и… – Ларс снова вздыхает. – Самолет потерпел крушение над Тихим океаном, Катарина. Никто не выжил.

Качаю головой:

– Неправда. Они были на Гавайях, но вернулись домой живыми и невредимыми. Самолет не разбился. Не было никакой катастрофы.

Он не отвечает. Ждет чего-то.

– Когда это случилось? Назови дату.

Ларс хмурится:

– В среду. Как раз на Хэллоуин. Они вылетели тридцатого числа, в ночь со вторника на среду. Рейс из Гонолулу должен был прибыть в Лос-Анджелес утром, потом их ждал перелет до Денвера. Они планировали вернуться тридцать первого.

– Все ясно. – Я подскакиваю с дивана. – Они вернулись после Хэллоуина. Я отчетливо помню, они вернулись на день позже!

– Нет. – Ларс уверенно качает головой. – Они хотели приехать на Хэллоуин и посмотреть на костюмы детей.

Смеюсь – не могу остановиться. Трясу головой и хохочу до слез. Говорить трудно, это уже напоминает истерику.

– Катарина, что с тобой?

– Ну конечно же! – Отсмеявшись, я глубоко вздыхаю. – Конечно! Какая глупость. Мои родители не торопились домой на Хэллоуин, они не хотели увидеть костюмы малышей. Потому что в реальном мире нет никаких малышей, Ларс! Неужели ты не понимаешь? Ничего этого нет. Ничего. Ни дома, ни Митча с Мисси, ни Майкла. И тебя там тоже нет.

Тут до меня доходит, что это означает для Ларса. Он чудесный, красивый, замечательный, и я бы ни за что не пожелала ему такой смерти – одиноким октябрьским вечером 1954 года, во время нашего разговора по телефону.

Поворачиваюсь к нему:

– Прости меня. Прости. Я не хотела, чтобы все так закончилось. – Вновь смеюсь, на этот раз с циничной иронией. – Я-то думала, что ты мерзавец, не пришел на свидание. Лучше бы так. Лучше быть мерзавцем, чем умереть в одиночестве.

– Да о чем ты?

– Ты умер, – шепчу я. – Мне так жаль, Ларс, мне безумно жаль, но в реальном мире мы закончили разговор чуть раньше. Договорились о встрече и распрощались. Пару дней спустя я пришла на свидание в кафе, но ты так и не явился. Потому что у тебя был сердечный приступ и ты умер. Сразу после нашего телефонного разговора.

Он допивает остатки виски.

– Бред какой-то! Безумие чистой воды.

– Нет! – Я кладу руку ему на колено, стискиваю пальцы. – Бред – это то, что происходит сейчас. Ты просто плод моего воображения. Дом, семья, Альма, соседи, ссора с Фридой, погибшие родители – это безумная выдумка, Ларс. В реальном мире у меня не все гладко, но то, что там происходит, по крайней мере имеет смысл!

Наклоняюсь, обнимаю мужа и жадно целую. Хочу навсегда запомнить вкус его губ. Пусть это прикосновение останется в моем сердце. Не хочу забывать – и не хочу больше сюда возвращаться. Никогда, ни за что.

Спустя несколько долгих мгновений мы отрываемся друг от друга. Я долго и печально смотрю на Ларса.

– Пойду лягу. Усну в ненастоящей кровати, в ненастоящем доме и проснусь не здесь. В реальном мире.

Я поправляю завиток волос над самым его ухом. Очень нежно, будто Ларс – тоже мой ребенок.

– Прощай, родной.

Открываю глаза и пытаюсь понять, где я. В комнате темно, кровать узкая и высокая. Окна затянуты шторами. Я укрыта мягким флисовым пледом.

А потом я чувствую запах – печеная тыква с сушеной лавандой, его я узнаю где угодно. Я дома. Не у себя в квартире, а у родителей. Я лежу в своей детской, в доме на Йорк-стрит.

Отбрасываю плед и пробираюсь к окну, чтобы раздвинуть шторы. На улице еще темно, в тумане ничего не видно. То ли солнце еще не встало, то ли день будет совсем пасмурным. Невозможно понять, который час, в комнате нет часов. Надо напомнить маме, пусть поставит здесь будильник.

Несколько лет назад, когда я переехала от родителей, мама убрала из комнаты все мои вещи. Сняла со стен школьные плакаты и киноафиши: Кларк Гейбл и Вивьен Ли из «Унесенных ветром», Дина Дурбин из фильма «Все началось с Евы», Уильям Холден и Марта Скотт из «Нашего городка». Мама перекрасила бирюзовые стены в сдержанный бежевый тон, заменила мой старый желто-розовый лоскутный плед и яркие занавески на приглушенно-синее флисовое покрывало и такого же цвета шторы. На стенах теперь висят репродукции французских импрессионистов: балерины Дега, кафе Ренуара. «Отличная вышла гостевая», – заявила мама, закончив ремонт. Не помню, чтобы в этой спальне хоть раз ночевали гости, но получилось и впрямь чудесно.

Разглядываю свой наряд: большая белая ночная рубашка с высоким горлом и кружевным воротником. Мамина, конечно. Что случилось? Неужели я так напилась, что родители побоялись отправлять меня домой одну? Господи, стыдно-то как.

На туалетном столике мама предусмотрительно оставила стакан воды, я его тут же выпиваю. Голова слегка гудит. Открываю дверь и тихонько выхожу в коридор.

Дверь в спальню родителей закрыта. С трудом подавляю желание влететь в комнату и забраться к ним в кровать, будто мне снова шесть лет. Дети в таком возрасте часто прибегают в спальню к родителям, во всяком случае, так делал мой сын в воображаемом мире.

А потом меня вновь накрывает ужас, который я там испытала. Всхлипываю – слабо, едва слышно. Замираю на месте прямо посреди темного коридора и обхватываю себя за плечи, чтобы согреться.

Мама говорила, что с предыдущим рейсом из Гонолулу случилась «настоящая трагедия», так что в словах Ларса была доля правды. Самолет, летевший над океаном, рухнул во время бури – хотя в реальном мире я эту новость не слышала. Мне безумно жаль всех погибших и тех, кто в этой катастрофе потерял близких. Но я испытываю огромное облегчение оттого, что родители летели другим рейсом.