– Погоди, я тебе сейчас все расскажу! Мы ведь вчера ее предали, Вань. Она говорит – не надо, не прощайте меня, а мы… Мы встали и уехали… А она… Она такая жалкая, Вань! Больная вся! Несчастная! Ее все по жизни куда-то гонят, гонят… И мы тоже… И Генка, и я, и Ксюха вчера… Давай ее к себе возьмем, а, Вань? Пусть она с нами живет, ладно? Я ее буду лечить… В больницу ее положу… Я… Я ее отлюблю за все годы скитаний! Она ведь и не жила вовсе! Ну, пожалуйста, Вань, чего ты молчи-и-и-и-шь…

– Оленька, что ты, да ради бога… Конечно, как скажешь… – И, замерев на секунду, проговорил осторожно: – Только ты меня прости, пожалуйста, ладно? Совсем – прости…

– Ой, да конечно, о чем ты! – оторвавшись от плеча Ивана, глянула ему в глаза удивленно, будто Иван не о прощении просил, а сморозил какую-то глупость. – Конечно, прощаю! Я теперь это умею, Вань. Мне теперь ничего, ничего не страшно! Я все, все умею! И прощать, и любить, и плакать! Если б ты знал, какое это счастье…

– Господи, Олька… Как же я люблю тебя, несчастье ты мое… Я думал, умру…

Наверное, они никогда так не целовались, даже в лучшие свои времена. Яростно, взахлеб. Как в последний раз. А может, в первый…

Наконец, Ольга сделала над собой усилие, вырвалась из его рук, жадно втянула в себя воздух, прошептала на выдохе:

– Ой, поехали, Вань… Поехали скорее… Я не буду тебе мешать, а ты гони на всей скорости, ладно?

– Хорошо. Как скажешь. А ты подремли пока…

Она и впрямь ненадолго задремала – сказалась тяжелая ночь. Изредка открывала глаза, глядела сонно в ветровое стекло. На небе разливалась розовая заря, первые лучи солнца по-хозяйски ощупывали горизонт. День обещал быть ярким и солнечным… Нет, невозможно дремать, когда внутри разливается вместе с зарей такое счастье! И засмеялась тихо-тихо, будто сама с собой…

– Не спишь? – спросил Иван, не отрывая взгляда от дороги.

– Нет… Не могу спать. Я вот что еще подумала, Вань… Надо потом Ксюху в медицинский институт протолкнуть. Сразу, как она училище закончит. Ну что это за профессия – медсестра? Надо будет репетиторов нанять… А пока она в институте учится, у нас поживет… А там посмотрим… Ты чего молчишь, Вань? Согласен?

– Конечно, согласен. Только придется ведь квартиру менять, в нашей мы все не поместимся… Надо новую покупать, большую.

– Значит, купим! В долги залезем! Я Маркушу тряхну на предмет беспроцентной ссуды!

– Да ну его, твоего Маркушу… Лучше ипотеку оформить, мне повышение на службе обещали, оклад приличный…

Так они спорили остаток пути, пока не свернули с трассы на проселочную дорогу в Каменское. И тут ее охватило страшное нетерпение. Правда, примешивалось к этому нетерпению еще и другое ощущение, похожее на легкую сердечную боль. Или на тревожное беспокойство…

У ворот приюта стояла машина. Генкина. Ольга лишь усмехнулась грустно – да, по-другому и быть не могло… Наверняка Генка тоже провел бессонную ночь. Отошел от шока, под утро сел за руль и помчался. Надо же, раньше ее успел… О, а в машине-то еще и Маришка! Скукожилась на заднем сиденье, ручки под голову сложила, спит… Ладно, пусть спит.

А вот и Генка показался из ворот приюта… Ольга обернулась к Ивану, проговорила торопливо:

– Ты посиди пока, Вань, мы с Генкой поговорим…

И выскочила из машины, пошла ему навстречу, улыбаясь. Генка глянул на нее странно, встал на пути.

– Ты не ходи пока туда, Оль, не надо. Мама умерла, Оль, не ходи туда.

– Как?! Как это – умерла? Ты что?!

Улыбка застыла на Ольгиных губах, будто она о ней забыла. И мышцы лица онемели, и вопросы получились какие-то не эмоциональные, прошелестели сухо:

– Ты что говоришь такое? Как это, Ген?

– Да вот так. Мне сейчас эта женщина рассказала, полная такая… Забыл, как ее зовут…

– Валентина, – услужливо подсказала Ольга, будто эта подсказка могла повернуть вспять наплывающую на нее черным облаком горестную новость. Даже на всякий случай повторила отчаянно громко: – Ее зовут Валентина, Генка!

– Да, Валентина. Я понял, Оль, не кричи. Так вот, значит… Мы вчера уехали, а мама легла и умерла. Эта самая Валентина к ней зашла поздно вечером за какой-то надобностью… Говорит, не поняла сначала. Лежит, говорит, ручки на груди сложила, улыбается… Молодая, говорит, красивая… Я и сам сейчас видел, Оль. Она и впрямь такая. Лицо светлое, счастливое. Не ходи туда пока, Оль. Привыкни к мысли. Потом, позже. Потом вместе пойдем… Сама увидишь…

Ольга слушала его и не слышала. Потом, наконец, всхлипнула на вдохе, закрыла лицо руками. Генка притянул ее к себе, прижал изо всех сил. И заговорил торопливо, поглаживая Ольгин затылок:

– Тихо, Оль, тихо! Нет, чего я… Чего тихо-то? Ты поплачь, конечно. Да, тебе надо поплакать. Обязательно надо. Поплачь, Оль, поплачь…

Ольга вдруг с силой высвободила голову из его ладоней, подняла мокрое лицо:

– Надо ведь ее похоронить, Ген…

– Валентина сказала, они сами ее похоронят. А еще сказала, что ее здесь все любили… И что она сама этот приют организовала. Для таких же несчастных, как она…

– Нет, мы сами должны ее похоронить. Сами! Как ты не понимаешь-то, Генка? Сами!

– Да, Оль, да… Конечно, сами. Ты бы еще поплакала, Оль, тебя трясет всю! И зубы стучат!

Генка снова прижал ее голову к груди, хотел еще что-то сказать, но не успел. На пятачок перед воротами ворвалась чья-то машина, взвизгнула тормозами. Из машины выскочила Ксюха, пошла к ним быстро, тараторя на ходу виноватым голоском:

– Ой, а вы уже здесь, надо же. Вперед меня приехали. А меня Андрюша привез! Мы с мамой Алей всю ночь говорили, говорили… Ой, вы бы слышали, как она меня ругала, как стыдила! Ты чего, говорит, натворила, модель бессовестная, это же мать твоя! Ты, говорит, не имеешь права ее осуждать, она ж тебя на этот свет родила! А я ей говорю… Да это неважно, чего я ей говорю! В общем, вы простите меня, пожалуйста, что я вчера себя так по-свински вела… Это все из-за конкурса дурацкого! И чего мне вдруг взбрело в голову? Пойдемте скорее к ней, я извиниться хочу. Только все равно мамой назвать не смогу, у меня же мама Аля есть! Ну же, идемте…

– Тихо, Ксюш, не трещи. Иди сюда… – потянул к ней руку Генка, пытаясь обнять за плечи. – Мама умерла, Ксюш, тихо…

– Ой! – громко вскрикнула Ксюха, прижав ладошки ко рту. – Ой…

– Иди, иди сюда…

Они не помнили, долго ли стояли так, обнявшись втроем. Может, минуту, а может, десять. А может, всего несколько секунд. Очнулись, когда Иван, Маришка и Андрюша подошли, встали молча чуть в отдалении. Хорошо, что не задавали вопросов. Потому что близкие люди никогда не задают лишних вопросов.

Грустную тишину нарушила мелодия чьего-то мобильника. Иван засуетился неловко, вытащил тельце телефона из кармана рубашки, прижал к уху, сделал шаг в сторону.