Одна из моих подруг направила меня к своему врачу, лечившему бесплодие. Мы с Бараком сдали анализы, и позже доктор сказал, что ни у одного из нас нет никаких очевидных проблем. Вопрос, почему мы не забеременели, так и останется открытым. Он предложил мне в течение нескольких месяцев принимать «Кломид», лекарство, предназначенное для стимулирования производства яйцеклеток. Когда это не сработало, врач рекомендовал перейти к экстракорпоральному оплодотворению. И нам невероятно повезло, что моя университетская медицинская страховка в конечном итоге смогла покрыть бо́льшую часть счета.

ЭКО похоже на лотерейный билет с высокими ставками, только с участием науки. К тому времени, когда предварительная медицинская работа была закончена, Законодательное собрание штата, к сожалению, вернулось к своей осенней сессии, захватив в плен моего милого, внимательного мужа и оставив меня одну добиваться максимальной продуктивности от своей репродуктивной системы. Это означало соблюдать режим ежедневных уколов в течение нескольких недель. План состоял в том, чтобы ввести сначала один препарат для подавления яичников, а затем новый препарат для их стимуляции. Предполагалось, что таким образом они произведут больше жизнеспособных яйцеклеток.

Из-за всех этих манипуляций и неопределенности я постоянно жила в тревоге, но это не уменьшило моего желания завести ребенка. Я всегда этого хотела. В детстве, когда мне надоедало целовать пластиковую кожу своих кукол, я умоляла маму родить еще одного ребенка, настоящего, только для меня. Я обещала сама за ним ухаживать. Когда она не согласилась с планом, я рылась в ящике с ее нижним бельем в поисках противозачаточных таблеток, полагая, что если я конфискую их, то это даст положительные результаты. Очевидно, план не сработал, но дело не в том. Я просто очень долго ждала. Я хотела семью, и Барак тоже хотел семью, и во имя всего этого я теперь сидела одна в ванной комнате нашей квартиры, пытаясь набраться храбрости, чтобы вонзить в свое бедро шприц.

Возможно, именно тогда я впервые почувствовала негодование в сторону политики и непоколебимой приверженности Барака работе. Или, может быть, именно в тот момент я остро почувствовала всю тяжесть женского бремени. В любом случае он ушел, а я осталась здесь со всем грузом ответственности. Я уже чувствовала, что моя жертва будет гораздо больше, чем его. В последующие недели он занимался своими обычными делами, в то время как я ходила на ежедневные УЗИ, чтобы контролировать яйцеклетки. У него не брали кровь. Ему не приходилось отменять встречи, чтобы провести осмотр шейки матки. Конечно, мой муж любил меня и вкладывал деньги – делал все, что мог. Он читал литературу по ЭКО и говорил со мной об этом ночами напролет, но его единственной реальной обязанностью было один раз появиться в кабинете врача и предоставить немного спермы. А потом, если захочет, он мог пойти выпить мартини. Ни в чем из этого не было его вины, но все равно наши усилия оказались неравнозначны, а это может сбить с толку любую женщину, живущую с мыслью, что гендерное равенство важно. Я одна отложила все свои стремления и карьерные планы, чтобы воплотить нашу общую мечту. И в тот момент я за это расплачивалась.

Хотела ли я этого? Да, я очень этого хотела. И с этой мыслью я подняла иглу и вонзила ее в свою плоть.

Восемь недель спустя я услышала звук, который стер все следы обиды: шелестящее, водянистое сердцебиение из теплой пещеры моего тела, которое уловил аппарат УЗИ. Мы были беременны. Это действительно произошло. Внезапно вся ответственность и все жертвы поменяли значение, как пейзаж, окрасившийся в новые цвета, или как мебель в доме, которую переставили так, что все наконец встало на свои места. Я ходила с тайной внутри. Это моя привилегия, дар быть женщиной. Я излучала свет надежды, которую носила в себе.

Я продолжала чувствовать это до самого конца, даже когда первый семестр отнял у меня все силы, поскольку на работе оставалось много дел, а Барак продолжал еженедельно ездить в столицу штата. У нас все так же кипела внешняя жизнь, но теперь к ней добавилось кое-что внутреннее: растущий ребенок, маленькая девочка. (Барак – любитель фактов, а я – любитель планировать, так что выяснение ее пола было для нас обязательным.) Мы не могли ее видеть, но она была там, росла по мере того, как осень превращалась в зиму, а затем в весну. То, что я чувствовала раньше, – зависть к тому, что Барак почти не участвовал в процессе, – теперь вывернулось наизнанку. Он был снаружи, в то время как я жила процессом. Я сама и была процессом, неотделимым от этой маленькой, бурлящей жизни, которая теперь толкала меня локтями и тыкала пяткой в мочевой пузырь. Я больше никогда не оставалась в одиночестве, никогда. Дочка всегда была рядом: когда я ехала на работу, или резала овощи для салата, или лежала ночью в постели, перечитывая «Чего ожидать, когда ждешь ребенка» в девятисотый раз.

Лето в Чикаго для меня особенное. Мне нравится, когда небо остается светлым до самого вечера, озеро Мичиган заполонено парусниками, а жара усиливается до такой степени, что почти невозможно вспомнить ужасы зимы. Мне нравится, как летом политический бизнес медленно сходит на нет и жизнь наполняется удовольствиями.

Хотя на самом деле мы ничего не контролировали, в конце концов нам показалось, что мы все рассчитали идеально. Рано утром 4 июля 1998 года я почувствовала первые схватки. Мы с Бараком зарегистрировались в больнице Чикагского университета, взяв с собой Майю – она прилетела с Гавайев, чтобы быть рядом к сроку, – и мою маму для поддержки. Это было за несколько часов до того, как по всему городу запылали угли барбекю, люди расстелили на траве вдоль берега одеяла, размахивая флагами и ожидая, когда над водой распустятся бутоны городского фейерверка. Но мы все равно пропустили все это, потерявшись в совершенно другом пламени и цветении. Мы думали не о стране, а о семье, когда Малия Энн Обама, одна из двух самых совершенных детей, когда-либо и кем-либо рожденных, попала в наш мир.

14

Материнство стало моим мотиватором. Оно диктовало мои движения, мои решения, ритм каждого моего дня. Мне не потребовалось ни секунды, ни единой мысли, чтобы оказаться полностью поглощенной новой ролью матери. Я – человек, ориентированный на детали, а ребенок состоит из одних деталей. Мы с Бараком изучали каждую часть маленькой Малии, впитывая тайну ее розовых губ, темной пушистой головки, расфокусированного взгляда и непредсказуемых движений крохотных ручек и ножек. Мы купали и пеленали ее, прижимая к груди. Мы следили за ее едой, часами сна, каждым ее бульканьем. Мы анализировали содержимое каждого испачканного подгузника так тщательно, словно оно могло раскрыть все ее секреты.

Крошечный человек, доверенный нам. Я была опьянена ответственностью, полностью в ее плену. Я могла потратить час, просто наблюдая за ее дыханием. Когда в доме есть ребенок, время растягивается и сокращается, не соблюдая обычных правил. Один день может казаться бесконечным, а затем внезапно шесть месяцев пролетают мимо. Мы с Бараком смеялись над тем, что родительство сделало с нами. Если когда-то за обедом мы разбирали хитросплетения системы ювенальной юстиции, сопоставляя то, что я узнала за время работы в Public Allies, с идеями, которые Барак пытался вписать в законопроект штата, то теперь мы с не меньшим пылом обсуждали, не слишком ли Малия зависима от соски, и сравнивали, кто как укладывает ее спать. Мы были, как и большинство новых родителей, одержимыми и немного скучными, и ничто не могло сделать нас счастливее. Мы таскали малышку Малию в коляске с собой в «Зинфандель» на пятничные свидания, пытаясь понять, как бы так распределить наш заказ, чтобы уйти, прежде чем она устанет сидеть на одном месте.