На самом деле Дейви не только выносила в своем чреве обыкновенная женщина; он не мог похвастаться своей родословной. Отец его имел шотландские корни, однако в период войны за независимость очертания фамильного древа становятся крайне расплывчатыми, и, в отличие от Франклина Рузвельта, Дейви-старший уж точно не мог проследить свое происхождение вплоть до Вильгельма Завоевателя. Ну а мать была дочерью эмигрантов, прибывших в Америку из Польши после Второй мировой войны. Больше всего других детей задевало то, что до девяти лет жизнь Германа Дейви была ничем не примечательной. Семья его была совершенно обыкновенной: отец торговал чистящими средствами и, в отличие от отца Джона Кеннеди, не питал никаких надежд насчет своего сына; мать работала оформителем в рекламном агентстве и не дала сыну того образования, которое получил от своей матери Линкольн. Семья была далека от политики; отец, по слухам, всего один раз голосовал на президентских выборах, да и то выбирал между кандидатами от республиканской и демократической партий, бросив монетку. В детстве Германа Дейви нельзя найти ничего примечательного. По большинству предметов в школе у него были четверки, он увлекался американским футболом и бейсболом, однако никогда не демонстрировал таких результатов, чтобы его взяли хотя бы запасным. Лишь с огромным трудом юным журналистам удалось раскопать тот факт, что в третьем классе Герман одну четверть был наставником[16], однако руководство школы не оставило никаких записей насчет результатов его деятельности на этом поприще. Подобно всем американским детям, Герман наслаждался неограниченной свободой своих юных дней, при всем том присматривая какой-либо шанс, маловероятный, но тем не менее возможный, который можно будет ухватить и больше не выпускать. В момент вспышки сверхновой Герману Дейви было двенадцать лет, и ему выпал шанс.

Услышав заявление президента о надвигающейся катастрофе, Дейви тотчас же сообразил, какую возможность открывает перед ним история. Соперничество в игре – моделировании государства было очень жесткое, и Дейви едва не расстался с жизнью, но в конце концов победил всех своих соперников благодаря внезапно раскрывшимся в нем лидерским качествам и харизме.

Однако путь его не был безоблачным. Поднявшись на вершину власти, Дейви вынужден был помнить о призраке, омрачающем его жизнь, и призраком этим был Честер Воан.

Всякий, кто впервые видел Воана, будь то взрослый или ребенок, шумно втягивал воздух и отводил взгляд. Внешность Воана являла собой полную противоположность внешности Дейви. Он был просто поразительно тощий, шея у него была настолько тонкая, что оставалось диву даваться, как она способна держать на себе такую непропорционально большую голову; руки представляли собой лишь кости, обтянутые кожей. Единственным, что отличало Воана от голодающего ребенка из пораженного засухой региона Африки, была его белая кожа, настолько пугающе белая, что другие дети прозвали его «маленьким вампиром». Его кожа, практически прозрачная, позволяла видеть под эпидермисом тонкую сетку капиллярных сосудов. Другой примечательной чертой Воана было его стариковское лицо, покрытое такими глубокими морщинами, что в эпоху взрослых определить его возраст было невозможно; многие считали его пожилым карликом. Первая встреча Дейви с Воаном произошла, когда он вошел в Овальный кабинет, чтобы в присутствии умирающего президента и председателя Верховного суда, положив руку на Библию, принести клятву при вступлении в должность. Воан молча стоял чуть поодаль под государственным флагом, повернувшись к нему спиной, совершенно равнодушный к этому историческому событию. После клятвы президент представил их друг другу.

– Господин президент, это Честер Воан, государственный секретарь. Господин секретарь, это Герман Дейви, президент Соединенных Штатов.

Дейви протянул было руку, но опустил ее, не встретив ответного движения от Воана, продолжавшего стоять, повернувшись к нему спиной. Еще больше Дейви озадачило то, что когда он собрался произнести слова приветствия, президент махнул рукой, останавливая его, словно слуга, не дающий назойливому гостю помешать глубокомысленным размышлениям своего господина. После долгой паузы Воан наконец обернулся.

– Это Герман Дейви, – повторил президент. – Полагаю, вы с ним знакомы.

Его тон намекал на то, что он предпочел бы, чтобы смертельно болен был не он, а этот странный ребенок.

Даже когда Воан обернулся, его взгляд все равно оставался направлен куда-то вдаль, и лишь после того как президент закончил говорить, он впервые посмотрел на Дейви. Затем, не сказав ни слова и даже не кивнув, Воан снова повернулся спиной. В тот краткий миг Дейви впервые увидел глаза Честера Воана. Глубоко запавшие под нависшими густыми бровями, они терялись во мраке, словно два ледяных озера в горной глуши, скрывающие бог знает каких диковинных чудовищ. Дейви до сих пор не мог избавиться от этого чувства: чудовище высовывает из этих озер свои руки, мокрые и холодные, чтобы схватить его за горло и задушить. Когда Воан отворачивался, у него в глазах блеснули отсветы люминесцентных ламп, и в это мгновение Дейви успел увидеть два ледяных взрыва.

Дейви обладал шестым чувством относительно всего, что касалось власти. От него не укрылось то, что он, как новый президент, вошел в Овальный кабинет после Воана, государственного секретаря, как не укрылись от него и все детали встречи. Больше всего на него давило то обстоятельство, что именно Воан обладал правом назначать министров. Хотя это право государственному секретарю давала поправка к конституции, принятая после вспышки сверхновой, именно действующий президент, а не его предшественник, обыкновенно обладал правом назначать государственного секретаря. Больше того, предыдущий президент особо подчеркнул это право, что Дейви нашел несколько необычным.

Заняв место в Белом доме, Дейви старался, как мог, избегать прямого контакта с Воаном, который почти все свое время проводил в Капитолии; по большей части они общались по телефону. Авраам Линкольн однажды сказал о человеке, которого отказался назначить на должность: «Мне не нравится его лицо», а когда ему возразили, что человек не выбирает себе лицо, ответил: «Любой человек старше сорока лет отвечает за то, какое у него лицо». Пусть Воану было всего тринадцать, однако Дейви все равно считал, что он должен отвечать за свое лицо. О прошлом Воана ему почти ничего не было известно. Впрочем, прошлого Воана не знал никто, что для Соединенных Штатов весьма необычно. В эпоху взрослых прошлое любого высокопоставленного руководителя было для избирателей открытой книгой. Мало кто из детей в Белом доме и Капитолии в прошлом знали Воана. Председатель Федерального резервного банка как-то упомянула, что ее отец однажды приводил в дом какого-то странного ребенка. Ее отец, профессор Гарвардского университета, говорил, что Воан необычайно одарен в социологии и истории. Дейви никак не мог этого понять, поскольку, хоть он и был наслышан о многих вундеркиндах, пусть и не встречался с ними лично, все они проявили себя в точных науках или искусстве. Ему ни разу не приходилось слышать про вундеркинда в области социологии и истории. В отличие от естественных наук, в социологии невозможно добиться высоких результатов исключительно за счет ума; от ученика требуется также обладать огромным опытом в области общественного устройства и всесторонним знанием мира. То же самое и в отношении истории: ребенок, не имеющий жизненного опыта, едва ли способен понимать истинный смысл исторических событий, без чего не может обходиться любой настоящий историк. Но когда у Воана было время получить все это?