– Уверена?

– Да, уверена. Я это чувствовала, уже тогда. Мать и бабушка говорили мне, что́ я почувствую. Когда я пришла во дворец, поначалу сомневалась, но скоро уже нет, скоро я уже знала точно.

– С кем ты была?

– Они взяли меня силой, те люди, взяли силой, пока все, включая деда, смотрели, а затем смотрела я – как их всех убивают и старательно складывают, как ты видел. Я решила, что меня убьют последней, и ждала. Но меня бросили и не вернулись, и я нашла место под трупами. Хотела быть с теми, кто погиб, чтобы меня погребли с ними.

– Я не отец ребенка? – спросил Орест.

– Вряд ли то, чем мы занимаемся в темноте, может привести к беременности. Чтобы это случилось, нужно иначе.

Орест обнял ее, но промолчал.

– Этого я Электре не говорила, – произнесла Ианта. – И не скажу. – Она вздохнула и обняла его. – Когда я поняла, что у меня ребенок, – продолжила она, – я готова была расшибить себе голову о камень на улице или добыть нож. Готова была на все это, пока твоя сестра не начала меня мыть, ко мне прикасаться и пока ты не начал меня обнимать, а тут вернулся мой брат. Но теперь я тебя оставлю. Свадьба – зря. Я попрошу семью матери в деревне, пусть приютят меня. Буду прибираться у них, делать, что могу. Рожу там. Ребенок уже шевелится. До деревни дойду.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – сказал Орест.

– Ты не захочешь меня, когда будет ребенок.

– Ты видела человека, который этому причина? – спросил он, прикасаясь к ее животу. – Ты видела его лицо? Знаешь его имя?

– Их было пятеро, – сказала Ианта. – На меня напали они все. Не кто-то один.

– Но ребенок – в тебе, а не в них, – проговорил Орест. – Они все мертвы. Их всех убили.

– Да, ребенок – во мне.

– И ребенок зрел в нашем доме – и родится в нашем доме.

– Нет, не родится он здесь. Я уйду.

– Это моя сестра хочет, чтобы ты ушла?

– Я ей не говорила, что уйду.

– Но я твой муж. Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Ты не захочешь этого ребенка.

– Это ребенок, который вызрел в тебе. Это твой ребенок.

– Но не твой.

– Он зрел в тебе, пока я тебя обнимал. Он рос по ночам, когда ты была здесь, со мной.

– Я не могу рассказать брату, – произнесла Ианта. – Не могу рассказать ему вообще ничего. Это все чересчур.

– Ты должна сказать Электре, что и мне ничего не говорила.

– Когда ребенок родится, – сказала Ианта, – ты будешь думать о тех людях. Вот о чем ты будешь думать.

– Моя сестра хочет, чтобы ты родила и осталась? – спросил Орест.

– Да, но она хочет и чтобы я не говорила тебе, что случилось.

– Но хочет, чтобы ты осталась.

– Да.

– Значит, так ты и поступишь. Нельзя, чтобы кто-то еще…

Он чувствовал, что давится, пытаясь не заплакать.

– Орест, что? Не слышу тебя.

– Нельзя, чтобы кто-то еще сгинул. Я потерял сестру, потерял отца и…

Он помедлил, а затем прижал ее к себе.

– Моя мать бродит ночами по коридорам.

Ианта выпрямилась и огляделась.

– Ты видел свою мать? – спросила она. – Ты ее видел?

– Нет, но она здесь. Не каждую ночь и ненадолго, но какая-то часть ее бывает здесь, а затем удаляется.

Иногда она близко. Сейчас она близко.

– Чего она хочет?

– Не знаю. Но я не могу – мы не можем – потерять еще хоть кого-нибудь. Довольно уже смертей.

– Да, – сказала она, – довольно уже смертей.

* * *

В последующие недели, бродя между своей спальней и комнатой, где собирались остальные, где проводила дни и Ианта, где было полно посетителей и посыльных, где царил голос Леандра, а шрам у него на лице частенько краснел, когда Леандр выкрикивал приказы, Орест начал ощущать враждебность старейшин. Ему здесь не были рады, он видел это, – и нигде он не требовался, если не считать случаев, когда Электре нужно было что-нибудь провернуть, но она предпочла бы не делать этого своими руками, или когда Леандру понадобилось сбежать с Орестом – чтобы сберечь Митра.

Когда входил в какую-нибудь комнату – видел, что никто не поднимает голову, а люди протискиваются мимо него. Он мог оставаться, если хотел, а мог вернуться к себе и ловить звуки дня из коридоров, полностью осознавая, что к нему они не имеют никакого касательства. Он догадывался, что по сравнению с тем, что случилось, эти звуки не имели значения – или, возможно, не имел значения он сам. Подобно посыльным, что появлялись и исчезали со срочными донесениями, сам он, как ему виделось, принес свою пользу. Он доказал им, что он – тот, кто способен на что угодно.

Однако теперь он жил в тенях, проводил дни в блеклом отзвуке.

Ложась вечерами с Иантой, он чувствовал, что и она отдалилась, и ребенок в ней отдалился, ребенок, которого он поначалу считал своим, ребенок, которому он был бы призрачным отцом, поскольку настоящий отец, кем бы ни был, повержен во прах.

Ианта заметила его тоску и предложила ему оставаться подольше, когда он приходит в зал совещаний, на беседы Электры, Леандра, Эгиста и старейшин. Несколько раз он порывался встать и уйти, но она давала ему знак, чтоб остался с ней, чтоб слушал.

Они обсуждали, что делать с рабами, которых когда-то привел его отец, много лет назад. Рабов приставили к работе – расчищать поля от камней, рыть обводнительные каналы, но теперь, после победы Леандра, рабы бродили по окрестностям шайками, грабили селения и нападали на дома.

Орест слушал и удивлялся, что никто не предложил послать войска, окружить рабов, поубивать их вожаков и загнать рабов трудиться. Незадолго до этого, несомненно, таково было бы мнение Эгиста и матери – и даже, возможно, именно это проделал бы его отец, с согласия старейшин. Но теперь Эгист говорил о землях, где было изобилие родниковой воды, но никакого обводнения, и что те земли очень нуждались в обработке.

Эгист описал это, и Леандр предложил, что землю нужно отдать не только рабам, но и тем, кого выслали вместе с ними и у кого не было своих семей. Следует поделить землю на маленькие участки, чтобы у каждого был свой. Тут Электра сказала о семенах и инструментах, которые можно раздать, и какие посевы растить. Кто-то из старейшин напомнил им, что некоторые рабы – в неволе поблизости и их, вероятно, можно выпустить, но тут вмешался Эгист и сказал, что некоторые из тех рабов опасны и их следует выпускать по двое или по трое, предварительно как следует составив эти двойки и тройки. Он к тому же считал, что рабов, бродивших по округе, следует переместить на эту новую землю силой, поскольку по доброй воле они не пойдут.

Кое-кто, сказал он, даже надеется, что их отправят на родину, а этого произойти не может, раз их землю заселили солдатами, воевавшими против них.