Кто поедет — шаг вперед!» Из двухсот пятидесяти двести сделали шаг вперед. Первый раз «добровольно», и в первый раз такая массовость. «Дикая дивизия» стояла бы не шелохнувшись.

Но ровно через неделю — вторая разнарядка. Что делает Юрий Павлович? Он зачитывает на линейке приказ по школе: на сельскохозяйственные работы не допускать такого-то (у него заболела мать, и он должен сидеть дома), такого-то (ему нужно белить избу), такого-то (ему следует готовиться к контрольной по математике) — всего двадцать пять человек. Остальным «разрешается» ехать. После линейки, измученные завистью, все двадцать пять отстраненных готовы были пасть на колени, чтобы добиться разрешения.

Вы думаете, это трюк? Ловкий прием? Дети — они, мол, глупые, их легко провести? Подумайте, и вы поймете, что это не так. Это был самый что ни на есть справедливый подход к делу — подход, от которого мы просто отвыкли. Он учитывал возможность каждого человека, хотя речь шла о массовом мероприятии. Ведь ребята, за исключением двадцати пяти человек, действительно могли работать в поле — они это сразу поняли, приняли и осуществили.

Но через неделю, как в сказке про белого бычка, пришла третья разнарядка! И тогда Юрий Павлович, зачитав список «отстраненных», объявил, что на этот раз надо дать отдых… учителям! Да, школьники поедут в поле одни, без сопровождения педагогов! Они заслужили право на самостоятельность — пусть им и пользуются!

В воскресный день шесть грузовых машин увезли ребят на работу. Учителя, стоя у школьного порога, помахали им руками, отчетливо слыша, как колотятся их сердца. В полдень неожиданно поднялся ветер, повалил снег. Старшеклассники усадили малышей и девчонок в машины и отправили назад. Сами вернулись лишь после того, как закончили работу. С песнями. И с физиономиями, вымазанными свеклой.

Вот так, постепенно, они приходили к высшей форме воспитательного процесса: к самовоспитанию.

Кстати, эта форма не была принята некоторыми учителями. «Ну как можно допускать, — говорили они мне, — чтобы девятиклассники сами, без учителей, готовили вечер самодеятельности? Что они могут там «наготовить»? Разве вам не рассказывали, что случилось у нас в кафе «Лакомка»? Это самовоспитание приводит в конце концов к тому, что мы от учеников узнаем о каких-то мероприятиях в школе и разных прочих новостях. Обидно и непедагогично! Останавливаешь в коридоре мальчишку, говоришь ему: «Ну что ты, Воронцов, бегаешь как угорелый, да еще с шапкой в руках?» А он в ответ: «Сегодня школа бросает курить!» — и был таков. Кто бросает? Что бросает? Почему «курить»? Чушь какая-то!»

Не торопитесь, читатель, я расскажу вам и про случай в кафе «Лакомка», и про Воронцова, бегущего с шапкой, но сначала несколько слов о том, что узнавать школьные новости от учеников — это, мне кажется, действительно непорядок. Тем более что нет такого мероприятия и таких новостей, в курсе которых не был бы сам Юрий Павлович Кардашов. Значит, надо что-то придумать. Организовать, к примеру, «учительские пятиминутки». За пять минут до начала уроков все преподаватели пусть выслушают сообщение дежурного педагога обо всех школьных мероприятиях, намечаемых на этот день. Иначе происходит обидное устранение учителей от школьной жизни. Им кажется — да так и есть на самом деле, — что в центре всех событий — директор, что все концентрируется вокруг него, все бегут только к нему, к нему, к нему.

К нему и попал однажды Сережа Скарынин, ученик шестого класса. Почудилось Юрию Павловичу, что попахивает от мальчика табаком. «Курил?» — «Ага», — честно ответил Скарынин. Директор всплеснул руками, схватился за голову, заходил по кабинету из угла в угол: «Что ты наделал! Ах, дурачок, дурачок! Теперь операцию придется делать! Легкие менять! Вот не было забот!..» Но не таким уж дурачком был этот Скарынин. Сидел, правда, насупившись, опустив голову, но на свое будущее смотрел более оптимистично. Директор между том достал из сейфа официальный бланк и сел писать направление в больницу. Написал, поставил печать, расписался. Скарынин проявил к документу интерес. Потом директор отправил кого-то за родителями, чтобы «согласовать с ними вопрос». Скарынин заволновался. По школе мгновенно разнесся слух, что Скарынину будут ставить собачьи легкие, а может, и собачье сердце. Ребята, собравшись толпой у кабинета директора, хохотали до упаду. Скарынин понимал, что это игра, но, видя, что директор тратит уже третий час своего драгоценного времени, не мог не принять в игре посильного участия. Сначала он покраснел, потом надулся, потом тоскливо заморгал ресницами, а в тот момент, когда Юрий Павлович стал заказывать телефонный разговор с главным врачом больницы, откровенно заревел и дал клятвенное обещание больше никогда не курить.

Что и требовалось доказать.

А потом началось… Самым отъявленным курильщиком был семиклассник Толя Лепешкин. Парень с юмором. Однажды он ухитрился рассмешить Юрия Павловича именно тогда, когда по всем законам педагогики тот должен был гневаться. Он пришел на урок, не написав домашнего сочинения. «Что мне с тобой делать?» — строго спросил Юрий Павлович. «А вы поставьте мне двойку, я потом на нее напишу!» — не моргнув глазом, сказал Лепешкин. Над Скарыниным он смеялся больше всех. И бросил курить! В честь Юрия Павловича. Оценил, вероятно, шутку директора. Ну а если бросил курить Лепешкин… Пятиклассник Воронцов сам выразил желание пройти по школе с шапкой и собрать курево. Он вернулся через десять минут с первой партией папирос, а сверху лежал портсигар, положенный сгоряча Витькой Булановым из четвертого класса.

И, наконец, ЧП в кафе «Лакомка». Кафе было чисто школьным изобретением. Его организовали при столовой, причем на самом высшем уровне и на самом современном принципе: без продавцов. На двух столах лежали слойки, пирожки, молоко в пакетах. А в тарелку ребята должны были класть деньги. Порция — десять копеек. Всем этим хозяйством заведовала Таня Захарова, ученица шестого класса. Первые две недели все шло отлично, если не считать ежедневного излишка. Правда, потом директору удалось выяснить, что это Таня, боясь недостачи, свои десять копеек регулярно подкладывала в тарелку, а есть ничего не брала. Но вот однажды она прибежала в кабинет Юрия Павловича: «Юрий Павлович, не хватает девяноста копеек!» На ней не было лица.

Конечно, можно было выложить собственный рубль и на том поставить точку. Но под угрозой оказалась сама идея. Первый обман — последний ли? Была немедленно объявлена общая линейка. За сорок секунд, пока собирались школьники в актовом зале, Юрий Павлович обдумал четыреста вариантов. Ни один не годился. Он вышел к линейке, открыл рот, но еще не знал, что скажет. Сказал всего несколько слов: «Плевать на деньги. Важна честь. Можете расходиться». Линейка, потрясенная, еще несколько минут напряженно стояла.

А потом девять человек сами