Если же мы от прошлых кампаний обратимся к мировой, то мы из нее почерпнем много поучительного в пользу идеи Клаузевица. Мы много одержали побед, говорит Бернгарди, были только победителями, но это ничего нам не дало, кроме славы. Нельзя спорить, что в результате победили оборонявшиеся, а наступавшие были разбиты.

Вторая половина шестой части, 13–30 главы, представляет собою развитие разных видов обороны: крепостей, гор, рек и т. д. Среди них некоторые из глав значительно потеряли свою жизненность. Для примера укажем на 23-ю — ключ страны — в ней Клаузевиц со свойственными ему ясностью мысли и остроумием борется с «предрассудками и наивностями» своего времени; от этих грехов наше поколение ныне столь далеко, что нам трудно понять необходимость столь трудолюбивых усилий философа.

С седьмой части — об атаке — мы переходим уже в область эскизов, и наше суждение о Клаузевице здесь становится крайне затруднительным. По сравнению с предшествующей частью в рассматриваемой мы видим что-то бледное, изложенное без должного настроения, как формальный противовес обороне. И если нас мог удивить самый распорядок тем, т. е. рассмотрение сначала обороны и только потом уже атаки, то наше недоумение еще больше возрастает, когда мы видим атаку, как только оборотную и неудачную сторону главной медали — обороны, когда мы на каждом шагу натыкаемся на расхолаживающие добавки автора… «Атакующий лишь при благоприятной обстановке должен что-либо предпринять для уничтожения сил врага…» (6-я глава); «атаковать доблестного врага на хорошей позиции — неразумное дело» (9-я глава); «… на хорошо защищенный шанц[333] надо смотреть как на пункт, который нельзя взять» (10-я глава)… и тому подобные курьезы понижают общую тональность и отнимают у части об атаке всякую убедительность и красоту.

Лишь 15-я глава представляет собою исключение и притом блестящее. На трех с половиной страницах автор говорит о стратегическом наступлении с такой яркостью и пафосом, советы и предупреждения даются с такой положительностью, здоровая правда об атаке столь сильно вырисовывается автором, что лучшего нельзя найти доказательства того, насколько Клаузевиц понимал и ценил внутреннее достоинство атаки.

Наконец, восьмая часть, представляющая эскизы о плане войны, является ничем иным, как иллюстрацией на более конкретной обстановке — учет политики, определенного пространства, данного времени — всего сказанного автором раньше. Мы здесь находим те же самые темы, но растолкованные на заданных условиях обстановки. Вся часть набросана кусками; некоторые главы не закончены, некоторые являются лишь программой того, что они должны бы содержать. Наконец, некоторые темы, как, например, «план войны с ограниченной целью», «план кампании», «организация высшего командования», мы, к сожалению, не находим набросанными даже хотя бы вчерне.

Вышеизложенное показывает, что в классическом труде Клаузевица не все совершенно как по содержанию, так и по форме (незаконченность в целом и в подробностях); но что, бесспорно, можно считать великой ценностью в научном багаже автора, это, во-первых, его острое и последовательное понимание природы войны, сопряженное с глубоким знанием человеческой природы и, во-вторых, отчетливое подчеркивание необходимости на войне «кровавой энергии». Что касается до технической стороны военного дела, то мы во многом не в состоянии теперь следовать за Клаузевицем, но ведь многое, нами пережитое, в его время было совершенно недосягаемо для его мышления.

Чтобы полнее представить все значение Клаузевица в истории военного дела, полезно остановиться на его влиянии в деле объединения Германии (войны 1866 и 1870–1871 гг.) и на последующую военную мысль немцев после франко-немецкой войны.

«Клаузевиц — наш бессмертный великий учитель, — писал генерал Блюме, — который в ясной и отчетливой форме показал нам, какую важную роль играет бой на войне, чем и предохранил нас от ошибочных теорий. Ему принадлежит большая часть успехов, которые достигнуты в последние годы стратегией и немецкими армиями»[334].

Эта мысль подтверждается трудами Мольтке, опубликованными несколько лет тому назад[335] и свидетельствующими о значительном влиянии на Мольтке, а значит и на военную доктрину прусского Генерального штаба в 1866 и 1870 гг. со стороны бывшего профессора Берлинской военной академии. А как странно представить себе этого застенчивого, неудачливого в жизни профессора в роли решителя судеб в процессе роста Пруссии и создании Германской Империи. Во всяком случае, вспоминая биографию, мы можем сказать, что работа Клаузевица, так занимавшая его при жизни, дала свои крупные плоды после смерти.

Будучи учеником Клаузевица, Мольтке оставался им всю свою жизнь, особенно в области стратегии. Все свести к одному большому решительному бою, держать свои силы в возможно большем сосредоточении, такова в итоге доктрина Клаузевица. Одинакова же она была и доктриной Мольтке. И действительно, основная мысль его стратегии сводилась к сосредоточению всех имеющихся в распоряжении сил против главных масс неприятельских сил для общего боя.

«Ни [на] один момент не нужно упускать из виду необходимость соединить все наши силы для решительного события», — пишет Мольтке 22 июня 1866 г. командующим I и II армиями.

«Вступление одновременной линией трех армий в бой является желаемой целью», — пишет он 4 августа 1870 г. генералу Блюменталю, начальнику штаба III армии.

Чтобы осуществить указанный общий бой, Мольтке старается сосредоточить прусские силы возможно ближе к предположенному им пункту сосредоточения неприятельских сил, чтобы их (свои силы) бросить затем прямым и быстрым маршем на врага. Таково, по крайней мере, его желание.

В 1866 г., предполагая сосредоточение ядра австрийских сил на севере Богемии, Мольтке предполагает сосредоточение прусских армий к Гарлицу на прямой дороге Берлин — Вена и возможно ближе к богемской границе[336].

В 1870 г., предполагая по расположению французской железнодорожной сети сосредоточение их сил в двух массах в районе Меца и Страсбурга, он намечает сосредоточение немецких сил в Пфальце, на линии Неункирхен — Гамбург, чтобы затем бросить к Сарре, на главные силы французов[337].