— С удовольствием! — бодрым тоном воскликнул адвокат и взял со стола какой-то документ, снова театральным жестом поднимая его над своей головой. — Вот мое доказательство, и оно перевесит любые из сказанных прежде слов!.. Это копия Указа Его Императорского Величества о восстановлении в правах баронессы Анастасии Петровны Корф в связи с признанием ее живой.

— Но какое это имеет отношение к сути нашего разбирательства? — Судья удивленно приподнял брови. — Мы говорим сейчас не о праве истицы носить свое собственное имя и пользоваться положенными ей при этом правами и привилегиями.

— Имеет, ваше сиятельство, имеет, и самое непосредственное, — победно улыбнулся Кунцев. — В настоящем документе сказано: установить за баронессой право полной привилегии над состоянием семьи Корф, позволяя ей тем самым лично определить, какая часть наследства должна быть передана недавно объявленному родственнику барона. А других официально признанных родственников, кроме моего клиента у упомянутого выше барона Ивана Ивановича Корфа нет. Таким образом, в Указе предполагается, что ответчик и есть тот самый родственник, сиречь — молодой барон Иван Иванович Корф. Так чье же слово окажется для суда весомее — мелкопоместной дворянки Дарьи Фильшиной или Его Императорского Величества самодержца всея Руси Николая Александровича?

Судья побледнел, а самозванец, все это время скромно сидевший рядом со своим адвокатом, впервые поднял голову и торжествующим взором окинул судейский подиум и зал.

Когда Кирилл Петрович Кунцев появился в его камере в следственной тюрьме, куда его временно поместили по предписанию прокурора, добытому Саввиновым, привезя под конвоем приставов из Двугорского, самозванец утратил на минуту присутствие духа. До сих пор он был уверен, что правда на его стороне, но кто знает, какие рычаги задействовала эта женщина. Та, кому он поклонялся, кого спас, и кто так подло предала его — бежала, а потом подала на него в суд! Неужели опекун не обманул его, ведь он предупреждал — от этой Аньки можно ожидать чего угодно, только — ничего хорошего. Анька, Анька, и как он смел называть столь грубо ту, что лишь с богинями может сравниться?! И как, как такое может быть, ведь она — так красива! А сейчас и подавно, когда лицо ее румянцево и пылает гневом, и оттого стало еще краше — воительница на баррикадах, Свобода, Диана-охотница!.. Так о чем это он? Ах, да, об адвокате — Кунцев ему поначалу не понравился, вертлявый какой-то и смотрит все время в сторону. Но, однако, как он ответил матушке, как развернулся на суде! Как пошел!

— Но я… — попыталась было возразить Фильшина, однако Кунцев не дал ей договорить.

— Так вы и теперь намерены утверждать, что имя этого человека, не то, что он носит по признанию его матери? — Адвокат жестом римского патриция указал на вновь потупившегося самозванца. — Вы готовы стоять на том, что его имя — не Иван Иванович Корф? Нет! Вы молчите?! Или вы не знаете, как его зовут?

— Я знаю, как его зовут! — раздался звонкий голос, шедший от внезапно открывшейся двери в зал, и Анна почувствовала, что сердце сейчас выскочит из ее груди — она узнала голос Лизы. — Его имя — Дмитрий Андреевич Забалуев!

— Кто вы такие, сударыни? — грозно обратился к вошедшим судья. — Что вы хотите и почему препятствуете ведению заседания?

Анна оглянулась — сестра решительно, но с важностью шла по проходу, ведя под руку пожилую, болезненного вида женщину, которая поначалу испуганно озиралась по сторонам, но потом вдруг увидела самозванца, и лицо ее просветлело и размягчилось. Она даже потянулась было к нему, однако Лиза мягким, но властным жестом удержала ее и проводила к судейскому подиуму.

— Простите, ваша честь, — сказала она, едва сдерживая душивший ее кашель, — моя имя — Елизавета Петровна, княгиня Репнина. А эта женщина — Глафира Федоровна Забалуева, вот документы, удостоверяющие ее личность, остальное она расскажет суду сама.

— Я не понимаю, — растерянно произнес судья, принимая от нее бумаги, удостоверяющие личность Забалуевой.

— Ваша честь, — немедленно вмешался в разговор Саввинов, — еще до суда я предупреждал о дополнительных доказательствах против ответчика, которые могут объявиться в любую минуту. И вот эта минута пришла. Я прошу вас вызвать в качестве свидетеля по этому делу мещанку Глафиру Федоровну Забалуеву. Уверен, ее показания многое объяснят.

— Возражаю! — вскричал покрасневший от досады Кунцев: что еще за свидетельница, и почему он ничего не знал?

— В возражении отказано! — Князь Лобановский стукнул молоточком по столу; в зале мгновенно воцарились тревожная тишина, и лишь газетчики на зрительских местах на галерке еще какое-то время взволнованно перешептывались, обсуждая произошедшее. — Прошу вас, госпожа Забалуева, дайте клятву говорить правду и только правду и пройдите на место свидетеля.

Старушка взволнованно переглянулась с Лизой, но та ободряюще улыбнулась ей — идите, ничего не бойтесь, и Забалуева вошла вовнутрь полукруглого барьера в центре залы.

— Итак, насколько я понял, — сказал судья, — вы утверждаете, что имя ответчика… Как здесь его назвали?

— Митенька, — кивнула старушка. — Дмитрий Андреевич Забалуев, сынок мой. Вот там у вас и метрики его, и свидетельство из больницы. Он у нас с детства очень умненький был, такой способный, а потом заболел, и головой тронулся. Отец его в Песчанку увозил, врачи обещали, что помогут, да только он оттуда до мой не вернулся. Я и думала, что он до сих пор там лежит, бедный мой.

— Ложь! Я не бедный! — истерически закричал самозванец, вскакивая со своего места. — Я — сын барона Корфа, и моя мать сидит сейчас здесь в этом зале, но почему-то стыдится меня. А вас я не знаю, и не видел никогда!

— Как же так? — Забалуева растерянно посмотрела сначала на судью, потом обвела взглядом зал и подалась всем телом вперед, протягивая руки к сыну. — Это что же с тобою там сделали, что ты родную мать не узнаешь? Митенька, мальчик мой!

— Я вам не Митенька, я — Иван Иванович Корф, — продолжал возмущаться самозванец, которого Кунцев безуспешно пытался успокоить и уговорить сесть.

— Что же это? — Забалуева медленно сошла со своего места и, подойдя к «барону», взяла сына за руку, которую тот немедленно и резко отдернул. — Ты что же, все забыл? Нас всех забыл? И сестер своих, и братика? И не помнишь, как я тебя после болезни выхаживала, молочком горячим с медком поила? Митенька, ты в детстве такой уважительный был, матушку свою всегда слушался. А помнишь, как забрался однажды в сундук, меня хотел попугать, когда я из церкви пришла, — что пропал, мол, а потом, думал, выскочишь, когда мы тебя все хватимся и в розыск кинемся. Хотел, да заснул, и не понарошку — а на самом деле нас напугал, и мы тебя до вечера по лесу искали, пока домой не вернулись и Трезорка твой дух в сундуке не учуял.

— Глупости это! — побледнел самозванец, грубо обрывая ее рассказ.

— Недоказуемо! — воскликнул вслед за ним Кунцев.

— Может, для вас и нет, — с горечью промолвила Забалуева, — да только я своего дитя ни с кем другим не спутаю. У него и примета наша родовая есть, от меня всем детям передалась, а мне дадена была от матери. У локтя пятно родимое на ромашку похожее. Вот, смотрите!