В Аватике пузатые эскимоски с сильными руками, подгоняя по чужакам дохи, хихикали и обменивались ехидными замечаниями в их адрес. Вирге и Майклу выдали теплое белье и теплые брюки, которые, впрочем, сильно уступали штанам из шкуры белого медведя, в которых гордо щеголяли эскимосы. Потом, усевшись рядом с Мигатуком — он старательно чистил ружье, поясняя, что во льдах ружейное масло замерзнет в два счета, — они узнали, что же от них требуется. Мигатук прямо заявил: не разговаривать без нужды, не сходить с санной колеи и ни при каких обстоятельствах не приближаться к собакам. Майкл согласился, и, загрузив вместе с несколькими эскимосами нарты, они крепко уснули у огня в доме Лара.

Наутро (хотя, если бы Лар не сказал Вирге, что это утро, сам профессор ни за что не догадался бы об этом) усилившийся за ночь ветер швырял хлопья снега в окна. Подкрепившись чаем, Вирга и Майкл вышли на мороз и увидели, что Мигатук с сыном распутывают постромки, собираясь запрягать собак. Мигатук крикнул: «Гама! Гама!», упряжка рванула с места, махнул на прощанье Лар, и вот уже теплые огни поселка затерялись на бескрайней равнине.

Холод стоял страшный, но все же не такой, как ожидал Вирга. Морозный ветер не мог проникнуть под теплые брюки и парку. Ступни и кисти рук не мерзли благодаря перчаткам и торбасам, предоставленным Мигатуком. Оставалось открытым только лицо, и Вирга чувствовал, как у него индевеют брови и щетина на подбородке.

Майкл, который шел рядом, на шаг впереди профессора, казалось, вовсе не замечал холода.

Время шло. Вирге вдруг стало казаться, что Мигатук сбился с пути. Сам Вирга полностью утратил здесь чувство направления. Все было чужим, холодным, ни камней, ни брошенных хижин, которые могли бы послужить вехами на их пути. Но порой слышался щелчок кнута, обиженное тявканье, и нарты, шурша полозьями по слежавшемуся снегу, брали то чуть правее, то чуть левее, и Вирга с Майклом опять молча брели за ними наперекор ветру.

Внезапно снежную равнину сменили обледенелые камни. Земля как будто бы пошла под уклон, и собаки замедлили бег, чтобы не падать. Со всех сторон поднимались огромные черные утесы. Они укрывали путников от ветра, но Вирга слышал, как он зловеще воет в расселинах и трещинах, чтобы затем взвиться на недосягаемую высоту. Мигатук щелкал кнутом и окликал собак, чтобы подбодрить и успокоить их.

Вирга вгляделся в темноту. Ему показалось, что где-то очень далеко впереди мерцает огонек. У него заколотилось сердце. Мигатук снова закричал на собак, и Вирге почудилось, что он расслышал в его голосе дрожь. Они продолжали идти. Кнут щелкал то справа, то слева, чтобы собаки не свернули в сторону.

У подножия склона вновь начался крепкий, ровный снег и лед. Ветер здесь задувал менее яростно; впереди на равнине Вирга разглядел приземистый прямоугольный силуэт сборной хижины. В единственном окне горел свет. За хижиной висел плотный занавес кромешной тьмы.

Мигатук что-то прокричал собакам, и нарты внезапно остановились, хотя до хижины было еще неблизко. В полной тишине слышно было, как тяжело дышат собаки и где-то далеко в скалах воет ветер. Мигатук сказал:

— Дальше я не смею идти. Там живет двухголовый.

В следующий миг у Вирги зазвенело в ушах от резкого, взрывного треска. Собаки испуганно заскулили. Мигатук круто обернулся. Перед самыми санями, осыпав лица путников крошечными льдинками, взметнулся снежный фонтанчик. По равнине к скованному льдом морю прокатилось гулкое эхо выстрела.

— Мейксук! — крикнул Мигатук и полоснул кнутом по боку вожака упряжки, всем телом наваливаясь на нарты, чтобы развернуть их на сто восемьдесят градусов. Собаки рванулись вперед. Виргу швырнуло назад и, вылетая из саней, он увидел, что Майкл тоже очутился на снегу. Мигатук щелкнул кнутом. Сани задрожали, набирая скорость. Когда упряжка начала подниматься по склону, Вирга увидел, как свет, падавший из окна, сверкнул на ноже в руке эскимоса. Мигатук избавлялся от груза, чтобы выиграть в скорости. Оборудование и тяжелый полотняный сверток были сброшены с саней и заскользили к подножию склона. Сани, сразу ставшие легкими, полетели птицей. Собаки взрывали лапами снег; миг — и нарты, уносящие обезумевшего от страха Мигатука в спасительный Аватик, скрылись среди утесов.

Майкл перекатился на живот, прищурился и принялся вглядываться и вслушиваться в обступившую их темноту. Эхо выстрела еще не затихло и ворочалось где-то далекими раскатами грома. За хижиной шамана оглушительно залаяли собаки.

Растерянный Вирга стоял, беспомощно озираясь. Он понимал, что представляет идеальную мишень, но, странное дело, почему-то не мог припомнить, что следует сделать.

— Стойте где стоите, — раздался суровый мужской голос. Сказано это было негромко, небрежно, но тоном приказа.

Вирга повернулся на голос. Он шел откуда-то справа; уголком глаза профессор уловил какое-то движение. Со льда кто-то поднялся. Сперва Вирге показалось, будто ноги у этого человека отняты по колено, но, приглядевшись, он понял, что тот прятался за низеньким белым заслоном. Покинув свое убежище, человек остановился, целясь из ружья в точку между Виргой и Майклом, сказал что-то по-датски и подождал. Потом заговорил по-английски:

— Лечь на лед! Расставить ноги и руки и не двигаться. Ага, поняли. Хорошо. Вот так, это очень несложно.

Он медленно пошел к ним. Вирга увидел его торбаса, не новые, из тюленьей кожи, отороченные пожелтевшим мехом белого медведя. Мужчина методично прощупал подмышки и талии чужаков, проверяя, нет ли оружия. Удовлетворенный результатами осмотра, он отступил на несколько шагов и спокойно сказал:

— Перевернитесь, очень медленно. Если мне не понравится, как вы дышите, я убью вас.

Они послушно перевернулись. Укутанный в меха, одетый в штаны из медвежьей шкуры шаман высился над ними бесформенной, безликой громадой. Он молча изучал в темноте их лица.

— Вы не эскимосы и не датчане. Кто вы?

— Мы приехали из Аватика, чтобы найти вас, — ответил Майкл, и в его голосе слышались странные умиротворяющие нотки. — Мы не желаем вам зла. Мы просто хотим поговорить с вами.

Ствол винтовки опустился от силы на дюйм.

— Ко мне уже приходили «поговорить», — ответил шаман. — Им нужны были медвежьи шкуры, которые я добыл на охоте. Они не успели досказать: я убил их. Что нужно вам?

— Помощь, — хладнокровно отозвался Майкл.

Шаман молчал.

— Мы можем встать? — спросил Майкл.

Шаман отошел, вновь вскидывая винтовку.

— Ну, вставайте, — разрешил он. — Но помните, что я вижу и в темноте.

Они поднялись на ноги и отряхнулись. Майкл сказал:

— В тепле говорить было бы удобнее.

— Я не боюсь холода.

— Зато я боюсь, — возразил Майкл.

Шаман хмыкнул и повел ружьем:

— Идите вперед. Но даже не думайте обмануть меня. Даже не думайте.

Возле хижины на цепи сидели собаки: большие, красивые, с горящими угольками глаз. Когда люди приблизились, они поднялись, дружелюбно ворча. Сбоку от хижины стояли нарты, а вокруг валялись пустые жестянки и мусор — точь-в-точь как в Аватике. Шаман сказал: «Стоп», — не опуская ружья, обошел своих гостей и распахнул дверь. Сам он отступил от порога и проводил их внимательным взглядом.