— Давид, — смотрел на него Квятковский на редкость цепко. — Ему было девять лет.

— Восемь, если точнее, — ответил Гросс. — Я читал полицейские протоколы. И показания водителя фуры, и описание тормозного пути, что был так хорошо виден на выпавшем снегу. Тебе не показался он странным?

— Он… — силился вспомнить Квятковский.

— Он вдруг внезапно, резко повернул к фуре, словно водитель намеренно выкрутил руль, — напомнил Давид. — Машину не подорвало на скользкой дороге, она не потеряла управление и сцепление с дорожным полотном. Водитель не пытался её выровняться, как обычно ведут себя, потеряв управление. Это водитель большегруза пытался уйти от столкновения, машина твоей жены нет — она летела прямиком в прицеп.

— Ты?.. — поднял глаза Квятковский на сына. — Ты отстегнул её ремень безопасности и вывернул руль?

Как бы Давид ни относился к Эдуарду Квятковскому, соображал он быстро.

— Пап, да кого ты слушаешь? — раздражённо взмахнул руками Ярослав.

— Ты только что предложил убить свою сестру, — вырос из кресла как зловонная бомба, как живая куча мусора Квятковский. — Сказал так легко, словно это какая-то мелочь. Словно это просто — убить человека. Близкого. Родного. Я спрошу один раз: ты убил свою мать?

— Пап, я чуть не погиб, о чём ты?

— На тебе были мелкие царапины, небольшие ушибы и лёгкий вывих шеи, а весь удар пришёлся на её сторону. Ты знал, что с твоей стороны есть подушки безопасности, а с её нет — они сработали буквально неделю назад, когда твоя мать врезалась в ограждение парковки, их надо было менять, восстанавливать, загонять машину в автосервис, но ей было некогда. Чёрт побери, Ярик! — взревел отец. — Я всю жизнь думал, что виноват в её гибели, а это… ты? Господи, ты чудовище, — качал он головой, глядя на сына. — Ты даже большее чудовище, чем я думал. Я породил чудовище.

Он схватился за кресло. Оставленный на подлокотнике стакан упал и разбился вдребезги. Губы Эдуарда Квятковского затряслись.

— Пап, не тупи, — скривился Ярослав.

Глядя на тридцатилетнего урода, казалось, ему до сих пор восемь лет. Те самые, когда он преступил черту.

— Что она хотела мне рассказать? — несмотря на то, что держался за кресло, спросил Квятковский твёрдо, не обратив внимания на кривляние сына.

— Ничего она не хотела тебе рассказать. Это был несчастный случай. Просто несчастный случай! Слышишь? Несчастный случай! — заорал он.

— Ты предложил убить Алекс? — тихо спросил Давид. Тихо, угрожающе и смертельно опасно, словно вынес приговор.

— Да, я предложил! И он согласился, — безошибочно почуяв угрозу, снова попытался всё свалить на отца Ярослав, даже показал пальцем. — Он был не против. Согласился. Она на всё согласился: отправить её к тебе раздвигать ноги, вышвырнуть с позором из банка. И избавиться от этого убожества, едва она родит — тоже.

Квятковский покачал головой, словно не верил своим ушам. Словно только что прозрел.

— Чудовище. Какое же ты чудовище.

— Ну скажи сам, облегчи страдания отцу, — качнул головой Давид.

— Облегчить? — усмехнулся тот. — Это зачем же? Ну уж нет. Пусть страдает. Пусть знает, что это он виноват. Он изменял моей матери. Он её убил, не я. Хотя технически да, это я отстегнул ремень и дёрнул руль. Но убийца — он. Он убил твою сестру, когда женился на юной богатенькой куколке. Но убил и её, потому что ему было плевать, что она пьёт, глотает таблетки и трахается со мной. Плевать! Ему было бы плевать, даже если бы я трахнул его дочь. Если бы трахал, а потом убил, как убил её мать-наркоманку, когда она совсем слетела с катушек, стала обузой и тоже стала мне угрожать, что расскажет правду. Это его вина. Его! — снова ткнул он пальцем в Квятковского. — Слышишь, твоя? — выкрикнул он ему в лицо. — А ты мне даже не отец. Моя мать нагуляла меня до того, как ты на ней женился. Я не твой сын, жалкая ты свинья. Но ты и сейчас ничего мне не сделаешь. Разве что сдохнешь, — плюнул он.

Наверное, Давид услышал даже больше, чем хотел.

И пусть планировал не так закончить этот спектакль, но к чему были лишние слова и телодвижения, если и так всё кончено. С Ярославом. С Эдуардом Квятковским.

За одним приехала «Скорая», второго служба безопасности Давида передала полиции.

— Давид, — схватил его за руку Эдуард Квятковский, до того как каталку подняли в машину Скорой помощи. Воздух вырывался из его груди со свистом, словно грудь была резиновой и в ней проделали дыру, но хватка цепкой. — Я любил её, Надюшу. Только её и любил. Одну. Всегда. И сейчас люблю. Я поступил с ней подло, предал, выбрал деньги, брак по расчёту, — хрипел он. — Что всё это ничто, если теряешь любимую женщину, я понял слишком поздно. Не повторяй моих ошибок. Береги её, если любишь. Береги любой ценой.

Из-под его дряблых век выкатились две скупых слезинки, но Давид не ответил.

В отличие от Эдуарда Квятковского он понял это давным-давно, что ценнее всего — жизнь, но именно в этот момент, наверное, его простил.

В эту историю больше нечего было добавить, кроме того, что, когда он уходил, наткнулся в одной из комнат на Лину.

— Ну наконец-то, — услышал он знакомый голос, проходя мимо открытой двери. — Сказал, что скоро вернёшься, а сам как в воду канул.

Давид шагнул за тяжёлые портьеры, загораживающие вход в будуар.

В лёгком халатике на голое тело среди парчовых подушек на огромной кровати Ангелина потягивалась как сытая кошка.

— Продолжим, милый? — повернулась она. И замерла с открытым ртом. — Давид?

— Надеюсь, дети под присмотром? — спросил он.

— Да, конечно, — суетливо запахнула она на груди халатик, потянула к коленям. — Они с няней.

— Хорошо, — равнодушно кивнул Давид. — Думаю, теперь у тебя будет больше времени на них. Можешь собираться, он не придёт.

— Нет? Почему? — слишком медленно соображала она.

— Потому что ты, как всегда, сделала ставку не на того мужчину, Лина, — пожал плечами Давид и вышел.

Глава 60

В скромной обители Ордена босых кармелиток две знаковых достопримечательности: библиотека с редкими книгами, что досталась монастырю Святой Троицы и Непорочного Зачатия от пожилой дамы, завещавшей библиотеку ордену в прошлом веке, и фрагмент стены часовни, построенной в намоленном месте много веков назад.

Большую часть дня Саша проводила в одной из них или шла мимо другой.

В библиотеке она листала старые книги, скользя пальцами по изъеденной временем бумаге, но чаще читала мамины дневники, ловя страницами солнечные блики, что пропускали