выпустить. Вовремя заметив, могут и увернуться.

— Не успеют. Бить будем в упор, да и с чего бы им глазеть по сторонам? Война для них давно закончилась. Зато нам добивать их из орудия — одно удовольствие!

Штурман в сомнении скривился и снова прильнул к перископу. Солнце стремительно поднималось над горизонтом, освещая неподвижно застывшее море. Он развернулся всем телом вправо, в сторону острова, закрывающего материк. Оттуда должен появиться пароход. Обогнув россыпь мелких островков, судно могло возникнуть только из-за скалистой глыбы, поднявшейся из воды каменным частоколом. Дальше оставалось пройти пару-тройку миль мелководья, вплоть до моргающего маяка у входа в бухту. Над бухтой высились песчаные стены крепости гарнизона. Хартманн ещё раз навёл резкость на орудия в амбразурах округлых башен. Сомнений нет — калибр мелкий, скорее для защиты подступов к порту, чем для борьбы на дальних рубежах.

— Есть сигнал! — вдруг выкрикнул радист, оторвав штурмана от разглядывания крепости.

После этих слов Мюллер неловко вывалился из радиорубки, и Хартманну показалось, что с ним что-то не так. Глаза радиста не могли ни на чём сосредоточиться и блуждали по стенам скользящим невидящим взглядом. Наконец он разглядел в круге распахнутого люка озадаченный взгляд боцмана, уже недвусмысленно сжавшего кулак, и, хихикнув, козырнул, приложив руку к голове:

— Вышло! Судно вышло! Так и сказали — скоро будут.

Непослушные губы выдали Мюллера окончательно, и, догадавшись, что разоблачён, он поспешил спрятаться за дверью радиорубки. Однако Рикен уже нырнул в люк и успел схватить его за воротник. Вытащив радиста в проход, он заглянул под рацию и ничего не обнаружил. Тогда, быстро пошарив у радиста по карманам, боцман достал уже опустошённую ампулу морфия.

— Ах, ты!.. — он не нашёлся, что сказать. — Я же всё забрал!

— Значит, не всё, — ехидно произнёс Хартманн. — Оставь его, скажи лучше, кто будет забивать данные в торпеду?

— Ты!

Штурман задумчиво почесал подбородок:

— Не уверен, что так будет лучше. Со счётно-решающим прибором всегда работали командир или первый помощник. Они этому учились.

— Да мы выпустим её, считай, в упор! Как тут промазать?

— Не скажи. Я прикинул: почти семьсот метров, а ближе под водой не подойти — сядем на мель, — Хартманн смущённо отвёл взгляд. — Что тебе ещё сказать… я даже не знаю, что тебе сказать. Поверь, я бы мог попробовать, но торпеда у нас всего одна. Да что я говорю — конечно, я бы так и сделал, если бы не был уверен, что есть тот, кто сможет сделать лучше.

— Бауэр? Эта недобитая крыса не вылезет из своего угла.

— У него есть выбор? Разве что получить ещё одну пулю, но теперь не в зад, а в лоб.

— Хорошо, — согласился Рикен. — Пойдём его притащим. А вы, — обернулся он к экипажу, — чтобы все были готовы! Снаряды притащить к трапу, рулевым — по местам! Как только влепим пароходу в борт угря, на всплытие даю двадцать секунд, а дальше чтобы носились у меня, как ужаленные пчёлами! Стреляем, пока они не спускают шлюпки. Дальше — стоп! Экипаж садится в лодки и удирает, а мы на полном ходу на абордаж! Борт к борту! Делать всё быстро. Разбежались как тараканы по щелям, выгребли всё подчистую — и сразу назад. Самое ценное искать в трюме. Потом делайте что хотите, а сейчас чтобы ни один засранец не подвёл и не споткнулся! Жалеть не буду. Не хочешь рвать жилы — пошёл вон! Другим больше достанется! И никакой дури! — Рикен красноречиво посмотрел в глаза Тапперта. — Ни одного глотка пойла! — прошёлся он взглядом по лицам, скрытым в тёмных углах.

— От кого унюхаю — закусит собственными зубами!

И вдруг лицо боцмана перекосила злобная гримаса:

— Если бы вы знали, как мне осточертели ваши рожи!

Затем, успокаиваясь, он двинул квадратной челюстью и недовольно спросил:

— Кто видел, где Бауэр?

— В носовом. У него там матрац между торпедных труб, — подсказал Майер.

Рикен сгрёб со стола придавивший угол штурманской карты «Парабеллум» и нырнул в люк соседнего отсека. За ним вышел Хартманн. Дождавшись, когда боцман и штурман исчезнут, Олаф негромко произнёс, склонив голову и прикрывая рот ладонью:

— Скотина. Какое ему дело, что я в себя колю? Что за сволочная натура? Всюду ему нужно всунуть свою рожу. Рассказать бы ему, как на лодке Клауса Кёльнера произошла странная ситуация именно с боцманом, так ведь не поймёт же. А боцман там был редкое животное — с офицерами подхалим, с матросами сволочь. Как-то в его вахту сыграли воздушную тревогу. Вахта вниз, люк на стопор, а боцмана нет. И никто не видел, куда он делся. Нырнули, но уходить с места не стали. Решили переждать самолёт, потом всплыть и подобрать боцмана. Все знали, что плавал тот хорошо, и раз не успел, то пусть побарахтается, пока всё не утихнет. Но получилось как-то не так. Ремнём от бинокля боцман зацепился за антенну пеленгатора и всё это время пережидал самолёт под водой вместе с лодкой. Когда всплыли, он так и стоял на мостике, словно дальше нёс вахту, подвешенный за шею. Офицеры экипажа эксперимент проводили — как можно накинуть ремешок на круг антенны? Пришли к выводу, что никак, если только кто-то не помог. Кёльнер из вахты душу вытряс, но те стояли на своём: не видели, не знаем, когда мостик покидали, с боцманом всё было в порядке. Так на том всё и заглохло. Кёльнер дал сообщение на берег о несчастном случае, дабы не привлекать гестаповцев и не бросать тень на экипаж, а вахтенных потом по-тихому с лодки убрали. Как вскоре оказалось, тем на счастье: может, до сих пор живы, а Кёльнер точно рыб кормит.

— С нашим так не получится, — сплюнул сквозь зубы Дирк. — Здоровый боров. Этот сам кого хочешь повесит. Хотя в одном он прав: чем меньше нас останется, тем больше достанется другим.

— Это ты о чём? — напрягся Вайс.

— Не хотелось бы получить пулю в спину, когда ты или твой дружок Тапперт увидите ящики с деньгами.

— Эй! — взвился Олаф. — Я не о нас, я говорил о боцмане. Эта свинья отобрала у Мюллера весь морфий, а я без него, как дохлая вобла!

— Тихо! — Майер оглянулся на люк, за которым ему послышался шорох. — Пароход ещё нужно взять, а потом уже делить.

— Возьмём, — уверенно кивнул Олаф.

— Тогда где он? Ты его видишь?

— Мюллер слышал по рации разговоры и сказал, что пароход уже вышел.

— Под морфием с Мюллером даже рыбы разговаривают, не то что рация!

Закрытый прежде люк в корму неожиданно распахнулся,