— Забудь, что я сказал, — попросил ее Юхан. — Несу всякую ерунду. Только собаки тебе еще не хватало.

Май посмотрела на него и улыбнулась.

— Что ты будешь с ней делать? — продолжал Юхан. — Ты ведь не любишь гулять.

Она смотрела на него не отрываясь.

— Тем более что у тебя есть я, — сказал Юхан. — Гав-гав.

— Юхан, прошу тебя… Может быть, когда тебе станет лучше…

— Гав! Гав!

— Юхан, не надо, пожалуйста. Когда тебе станет лучше…

— Май, мне не станет лучше. Черт побери! Посмотри на меня! Посмотри! Лучше мне уже не станет.

Юхан вспомнил тот день, когда Май исполнилось сорок. У нее по-прежнему были светлые волосы, иногда ее принимали за дочь Юхана. В подарок она получила распятие, которое давно хотела иметь, и щенка. Собственно говоря, щенка хотел завести Юхан. Он хотел собаку всю свою жизнь и вот теперь подарил ее Май.

Это был щенок лабрадора, альбинос, сука, откликавшаяся на имя Чарли. Несмотря на то что собака была сукой, Юхан захотел назвать ее Чарли. И собака откликалась на кличку Чарли охотнее, чем на другие имена, которые они пробовали ей давать, например, на Клару, Киру и Карлу.

Чарли была из тех собак, которые кажутся старыми, как только выйдут из возраста щенка. Она была медлительной, тяжеловесной и немного хромала из-за врожденного дефекта бедра, которое обнаружилось, когда ей исполнилось восемнадцать месяцев; и если она не семенила со двора через лес вслед за Юханом — на то, чтобы бегать или играть с другими собаками, ее уже не хватало, — она спала в корзине, стоявшей в коридоре, уткнувшись в лапы своим большим носом цвета красного тюльпана.

Чарли нельзя было назвать собакой, верной хозяевам. Ее доверие к посторонним не знало границ. Всех, кто оказывался поблизости, она встречала преданно, с любовью и благодарностью. Однажды произошел такой случай.

Юхан гулял с Чарли возле Согне-фьорда. На полпути они встретили молодую пару, которая сидела на берегу и жарила что-то на гриле. Девушка была в цветастом платье без бретелек, а молодой человек с накачанными мускулами, которые ему конечно же хотелось продемонстрировать, был по пояс гол. Когда Чарли приковыляла к нему, соблазнившись запахом жареной сосиски, которая трепетала у него в руке, молодой человек встал и отшвырнул Чарли в сторону. Она съёжилась и заскулила, как это делают собаки, когда им больно.

Юхан стоял немного в стороне. И все видел. Он видел, как собаку отшвырнули в сторону, видел, как она заскулила и попыталась подняться, видел молодого качка с трепещущей сосиской в руке и ухмылкой на губах. Юхан понял: сейчас или никогда. Он должен это сделать. Сейчас Юхан Слеттен должен показать миру, на что он способен. Именно сейчас он должен промаршировать к этому качку и его подружке и вступиться за свою старую беззащитную собаку. Он должен прошествовать прямо к ним, вырвать сосиску из сосисочных пальцев этого качка, свалить его наповал. Черт! Он должен промаршировать к ним и заступиться за свою собаку, которая лежит на боку и стонет. Но ничего этого Юхан не сделал. Он просто отступил на несколько шагов назад и спрятался за дерево. Юхан не был качком. Май сравнивала его тело с бобовым стеблем. А бобовые стебли не нападают на качков. Поэтому он отступил на несколько шагов, спрятался за деревом и хриплым голосом позвал собаку. Тихо-тихо. Так, что никто его не услышал, а тем более качок, который оставил собаку Чарли, лежавшую на земле, и вернулся к своей подружке и сосискам. Юхан тихо окликнул собаку, чтобы не вызвать у них злости и раздражения. Тихо! Так тихо, что только старая собака могла услышать голос хозяина, встать и незаметно похромать домой.

Когда Юхан спрашивал Май, не завести ли им собаку, он думал о Чарли, о старой доброй Чарли с пугливым, но доверчивым сердцем. Май ответила «нет». Завтрак был испорчен. Прекрасное вэрмландское настроение отравлено. Юхан поднялся из-за стола и вышел в сад. Потом пошел в ванну, закрыв за собой дверь. Он встал перед старым зеркалом, висевшим над раковиной, и посмотрел на свое отражение. Ремонт в ванной он делал своими руками. Голубые моющиеся обои. Голубой пол. Окно в ванной, выходившее к лесу и озеру, было открыто. Метеорологи обещали хорошую погоду, но дул ветер и накрапывал дождь, светило солнце, которому не стоило доверять, летнее северное солнце, которое не грело и в любой момент могло исчезнуть за облаком, что тотчас же и произошло. Еще с утра Юхан почувствовал себя неважно. Он был восприимчив к переменам погоды — в них он усматривал знак свыше. Знаки были во всем. В погоде. В болях и в их отсутствии. В книгах, которые он покупал или получал в подарок, — книги были полны знаков. Сборник стихов Дилана Томаса — подарок старого друга Гейра — был знаком. Юхан сказал: «Я смогу побороть в себе это. Вещи обозначают только то, чем являются на самом деле. Я смогу это побороть. Слышишь, Май? Просто так я не уйду в эту ночь. Я не хочу умирать». Немного погодя Май постучится в ванную, и после того, как он не ответит, осторожно откроет дверь и увидит его перед зеркалом. Она тихо встанет у него за спиной, может быть, обнимет его. Так они и будут стоять. Щека к щеке.

Лицо Май тоже было знаком. Он любил изучать его внимательно, почти недоверчиво, так пассажир в самолете изучает лицо стюардессы, когда самолет начинает трясти и в салоне гаснет свет. Мы падаем? Она в панике? Нам конец?

Все вокруг являло собой знаки, связанные с его болезнью. Оглядываясь вокруг, Юхан спрашивал солнце, траву, небо, книги и Май: смогу ли я выжить? Неужели умру? Подайте мне знак! Скажите! Как в тот раз, когда Май потеряла, уничтожила или убила ребенка у себя в животе — Юхан никогда не мог подобрать нужное слово, это было одной из тех тем, на которые они никогда не говорили, никогда! — тогда он подумал, что в переменах погоды есть знак. Он отчетливо это помнит. Светило солнце, и вдруг подул ветер, начался дождь, и тогда Май рассказала ему, что беременна, но решила сделать аборт. Он помнит, как изменилась погода. Он помнит, каким было лицо Май, когда она сказала, что это девочка. Он помнит, как нашел в магазине книгу с изображениями зародыша на разных стадиях его развития и сердце, которое перекачивает двадцать восемь литров крови в сутки.

Но придет время, когда Юхану станет хуже, боли усилятся и знаки исчезнут, знаки перестанут быть знаками, они превратятся в случайные события. Ведь и сам Юхан в конечном счете был довольно-таки случайным событием. Придет время, когда Юхан поймет, что мир ничего не пытался ему рассказать, что его тело не пыталось ничего ему рассказать, потому что это тело — просто мясо, а мясо гниет, и его боль тоже ничего не пыталась ему рассказать. Все это просто было тем, что оно есть. И ничем другим. Никаких знаков не существовало. У него не было никакого небесного союза с этим миром, и у мира с ним никакого небесного союза не было. Солнце было солнцем. Дождь — дождем. Мясо — мясом. Боли — болями. Придет время, и Юхан, молитвенно сложив руки, прошепчет: «Почему?» И ответ будет прост: «Потому что!»

Но сейчас! Сейчас он стоял перед зеркалом в надежде, что что-то произойдет, что-то случится, в надежде на знак, на то, что тролль, поселившийся в его теле и омрачавший ему жизнь, уступит место долгим, солнечным дням. Моя… жизнь, подумал Юхан. Лучшей формулировки он не изобрел. Стоя перед зеркалом, он тщился произнести что-нибудь патетическое. Но ничего другого не приходило ему в голову. Выпить стакан холодного пива. Почитать. Сходить на рыбалку. Полежать рядом с Май, рука об руку, почувствовать запах ее волос и тела. Прислушавшись к себе, Юхан почувствовал легкую головную боль и тошноту. Тошнота пугала его. Еще немного, и он будет бояться, что нечто чуждое, страшное и немыслимое вот-вот произойдет с ним, с его телом — то, чего он не может предвидеть и поэтому не может к нему подготовиться и держать под контролем, — судороги, кровотечения, приступы удушья.