чужие руки.

Женщина медлить не стала. Она вывела ослицу, взяла два мешка, засунула их в корзины, купила две лепешки, чтобы было чем перекусить в дороге, и приказала мужу ехать к дому его братца.

Вход в подземелье, как и сказал Гзайлун, был открыт, ваза, из которой он взял монеты, стояла без крышки. Уатба велела подать ей мешки, наполнила их золотом, так чтобы ослица не надорвалась, и муж вытащил оба куля наверх, заметив, что они очень тяжелые.

Пока жена занималась делом, Гзайлун громко звал своего братца. Женщине это не нравилось, но ей не хотелось терять ни минуты. Наконец Уатба вылезла наружу и, будучи предусмотрительной, велела мужу закрыть вход в подземелье и забросать его камнями. И только после этого они пешком вернулись домой, ведя за собой тяжело нагруженную ослицу.

Дома Уатба спрятала мешки с золотом подальше, а то, что было в тюрбане, стала тратить понемногу, дабы не вызвать никаких подозрений. И если раньше она гнала мужа из дома, то теперь, наоборот, требовала, чтобы он никуда не выходил. Она стала его хорошо кормить и поить, купила ему новую одежду. Но, поскольку эти обновки были из той же ткани, что и прежние его вещи, Гзайлуну казалось, что он совсем не переменился, и в глубине души дурак продолжал мечтать о том, чтобы стать другим человеком, дабы его никто и никогда больше не бил и не ругал.

Однажды Уатба задумала накормить мужа пловом. Прислуги у нее еще не было, и она послала Гзайлуна в город, чтобы он принес мясо, рис и турецкий горох нут. Деньги она разложила по трем разным сверткам. Гзайлун зашел к мяснику, отдал ему один сверток с монетками, затем точно так же купил рис и вернулся домой. Про горох он совсем забыл, а потому принес домой две покупки и один сверток с деньгами.

— Я тебе велела купить еще нут, — сказала жена. — Иди скорей обратно и не забудь: ты должен купить горох нут.

— Горох нут, горох нут, — повторил дурак и пошел обратно в город.

По дороге ему попался старый знакомый. Тот заметил, что Гзайлун хорошо выглядит и одет лучше, чем раньше, и захотел над ним подшутить.

— Эй, Гзайлун, до чего же ты нарядный! Не то, что прежде, когда носился злым гулем! И щеки круглые — не сравнить с теми, что были у тебя, когда ты ночевал на кладбище.

Воспоминание о самом страшном его злоключении смутило беднягу.

— Даже если бы жена не говорила мне каждый день, что я должен перемениться, я и сам молил бы об этом Аллаха, чтобы никто меня не узнавал и не напоминал, как я был ослом, быком и гулем. А зачем это я шел? Это… как бишь его…

Но как он ни старался, а припомнить «горох нут» не смог.

Гзайлуну стыдно было идти опять домой и спрашивать у Уатбы слово, которое не желало укладываться в его голове, но очень уж хотелось недотепе отведать плова, и пришлось ему возвращаться.

Когда Уатба увидела, что дурак опять явился с пустыми руками, терпение ее чуть не лопнуло. Прежде, когда ей надо было, чтобы муж работал, Уатба пеняла ему за лень, однако эта мудрая женщина никогда ни словом не упрекнула его за глупость.

— Я просила принести нут, понимаешь? Повторяй без передышки: «Нут, горох нут», пока не окажешься на рынке. Не сделаешь, как я говорю, вспомнишь про палку.

Гзайлуна напугала ее угроза, и он ушел, твердя: «Нут, горох нут, нут, горох нут».

На перекрестке торговец продавал жемчуг и громко зазывал покупателей:

— Именем Аллаха, жемчуг! Жемчуг, именем Аллаха![28]

Заинтересованные прохожие останавливались, подходили и ощупывали жемчужины. Гзайлун услышал новое слово и тоже запустил руку в коробку, но, помня о данном ему поручении, вслух продолжал твердить:

— Нут, горох нут.

Продавец решил, что Гзайлун насмехается над его товаром, более того, хочет всех уверить в том, что жемчуг поддельный[29], и, не долго думая, наотмашь ударил беднягу.

— За что? — изумился Гзайлун.

— Ты меня оскорбил, — отвечал разгневанный торговец. — Как ты посмел сказать, что я обманываю народ?

— Вовсе нет, я говорил… А что я должен был говорить?

— Если хочешь, говори как я: «Именем Аллаха, жемчуг!»

— Ладно, по-моему, именно это мне велела жена. — И Гзайлун пошел дальше, повторяя вполголоса: «Именем Аллаха, жемчуг!»

По дороге ему попалась лавка торговца, у которого только что украли жемчуг, и тому показалось подозрительным, что кто-то полушепотом зазывает покупателей.

— Не иначе, как вор, который обокрал мою лавку, узнал меня и стал нахваливать свой товар потише, чтобы я не вмешался. — Лавочник догнал Гзайлуна. — Ну-ка, покажи свой жемчуг!

Дурак смешался, а торговец решил, что поймал грабителя, грубо схватил бедолагу за шиворот и принялся звать на помощь. Собралась толпа, и лавочник очень скоро понял, что задержал не мошенника, а недоумка.

— Зачем же ты кричал, что продаешь жемчуг?

— А что я должен был говорить?

— Что угодно, но только не это!

— Что угодно, но только не это! Надо запомнить! — И Гзайлун пошел дальше, во всеуслышание повторяя на все лады новые слова.

Дорога вывела его на площадь, где сидел торговец, кричавший:

— Именем Аллаха, бобы!

Гзайлун, подстрекаемый своим обычным любопытством, подошел и, как все, запустил руку в мешок со словами:

— Что угодно, но только не это!

Суровый крестьянин так оттолкнул Гзайлуна, что тот полетел вверх тормашками.

— Нечего порочить мой товар! Я своими руками его сеял и собирал.

— Я порочу твой товар?! Нет, я просто пытаюсь говорить то, что надо.

— Ладно! Тогда повторяй за мной: «Именем Аллаха, бобы!»

Мужу Уатбы страсть как хотелось добраться до дома и не попасть в еще какую-нибудь переделку, поэтому он старательно твердил новый клич. И так случилось, что вышел он на берег Евфрата, где один рыбак уже два часа мерз, тщетно забрасывая сеть. Бедняга переходил с места на место, но всё было напрасно: ему не удавалось выловить ни одной рыбки. Гзайлуна, как всегда, разобрало любопытство: пристроившись за спиной неудачливого рыболова, он принялся подглядывать, что и как тот делает. При этом Гзайлун без передышки бормотал: «Именем Аллаха, бобы!»

Рыбак вытащил сеть на берег, потом сделал вид, что сворачивает ее, в три-четыре приема сложил веревку, за которую эта сеть была привязана, и