прямо в вестибюле первого этажа целая мемориальная стена. На белом мраморе Алабамы вырезаны сто тридцать пять звезд, каждая из которых представляет сотрудника, погибшего при исполнении служебных обязанностей. А у остальных и этого нет.

— Ты к чему это? — Стальной погладил ее по колену.

— Это я к тому, что тебя, Стальной, корежит и плющит. Рядом с этой девочкой от тебя сыплются искры в тысячу киловатт. А завтра, вернее, сегодня…

— Всё будет хорошо! — перебил ее Стальной и нервно взъерошил волосы. — Всё просчитано до миллиметра.

— Тебя от Янки твоей вот так же плющило десять лет назад, — тихо сказала Рухама. — А я по-бабски ей завидовала.

— Зачем ты сейчас об этом? — хрипло спросил Стальной, отобрал у нее бокал вина, к которому она даже не прикоснулась, и залпом осушил.

— Пить вредно, — Рухама взяла бутылку и налила ещё один бокал. — А затем, что та операция в Нью-Йорке тоже была просчитана до мелочей. Кроме тех пяти пуль, которые Яна схлопотала вместо тебя.

— Ты… — он схватил Рухаму за плечо и дёрнул на себя. — Ты… зачем сейчас об этом?

— А затем, что раньше всё было проще. Помнишь, мальчик? Еще пятнадцать лет назад не было никаких санкций. И таких, как Аль-Ваффа, не было. Этим подонкам разрешали гулять по буфету до поры, до времени, а потом ликвидировали. Потому что никто не жирел на таких бабках, как сейчас. Каждый знал меру. В любой стране ее знали. А теперь меры нет. Нет социализма и капитализма. Есть жадность. Все хотят урвать не побольше, а вообще всё. Все хотят торговать со всеми и держать за горло всех. Поэтому и появились такие, как Аль-Ваффа, которые и ведут этот международный теневой бизнес. А платим за него мы. И такие вот девочки, как твоя Аня.

— Мы не можем этого изменить, Рухама.

— Помнишь, Стальной, как ты сказал там, на совещании в Москве, что Аль-Ваффу нужно просто ликвидировать, и всё? Так вот я с тобой согласна, — она поставила бокал на столик, схватила его за плечи и бросила спиной на диван с такой неженский силой, что Стальной даже растерялся.

Рухама легла на него. Ее черные волосы разметались по его груди.

— Дай хоть полежать на красивом мужике, — она запустила руку под его рубашку. — Какая грудь накачанная! Сволочь ты, конечно, Стальной. Нет чтобы влюбиться в меня со страшной силой. Поцелуй женщину в лобик, мерзавец. Я тебе умную вещь скажу. Тебе понравится. Обещаю!

Стальной рассмеялся, потянулся к ней и поцеловал в лоб. Рухама нарочито страстно задышала, закатила глаза и выдохнула:

— Спасибо! У меня сейчас всё было. Теперь моя очередь. Люди иногда ошибаются. Даже самые умные и расчётливые. Из-за этого бывает, что операции срываются.

— Ты о чем? — медленно спросил Стальной.

— О том, что, если завтрашняя вдруг не состоится, я помогу найти веские причины, почему так случилось.

Рухама встала и пошла к выходу. Но на пороге обернулась.

— Знаешь, что нужно женщинам? Чтобы нас спасали. Чтобы заслоняли собой от всего этого говенного мира. Мы ради этого всё готовы простить. Ты меня не заслонял никогда. А это именно то, чего я хотела. Помнишь, как ты еще вчера и позавчера спрашивал меня: "Да чего ты хочешь, Рухама?"

— Ты не отвечала, юлила и спихивала всё на работу.

— Правильно, — согласилась она. — Потому что привыкла врать. Так вот скажу тебе сейчас: когда мы были с тобой вместе и ты был моим мальчиком, мне больше всего хотелось, чтобы ты один раз схватил бы меня в охапку и никуда бы не отпустил. Чтобы заслонил меня собой от всей той грязи, в которой я барахталась. А ты так и не решился.

— Я не знал, что ты этого хочешь, — хрипло прошептал Стальной. — Ты не намекала, не просила.

— А я не умею просить о помощи, — в ее глазах вдруг блеснули слезы. — И многие женщины не умеют. Мы просим молча. А вы не понимаете. Вы не видите этого безмолвного крика, застывшего в наших глазах. В моей жизни было всё. А этого не было. И никогда уже не будет. Поэтому заслони хотя бы эту девочку, Стальной. Ее глаза — как крик о помощи. Услышь его хотя бы сейчас.

15 глава. Театр одного актера

Стальной не спал до утра. Рухама была права. Он слишком хорошо знал от каких мелочей зависит успех операции. И из-за какой ерунды всё может пойти не так. Особенно, когда имеешь дело с Востоком. Европейцу просто не придет в голову то, что может придумать среднестатистический житель арабского государства. А ведь Аль-Ваффа далеко не среднестатический гражданин. И по хитрости и изворотливости очень напоминает бывшего короля Иордании Хусейна ибн Талала, отца нынешнего короля Абдаллы II. Приближённые называли короля Хусейна лисом, и было за что.

Как-то британцы попытались надавить на него и заставить провести переговоры с послом, от которых Хусейн всячески пытался откреститься. Но отказать открыто не мог. Боялся конфликта. Тогда он пошел на хитрость. По ближневосточным обычаям гость не может первым заговорить о деле. Нужно сначала пить и есть вместе с хозяином. При этом встать первым и выйти в присутствии королевской особы тоже нельзя. Король Хусейн пригласил британского посла, приказал накрыть богатый стол, который буквально ломился от напитков и еды. И всё время подливал послу апельсиновый сок и ледяной фруктовый шербет. Оба этих напитка славятся сильным мочегонным эффектом. Посол пил, а выйти в туалет не мог. И заговорить о деле первым тоже не мог. Потому что хозяин продолжал есть, пить и при этом вести непринужденную светскую беседу.

На шестом часу беседы у посла разорвался мочевой пузырь. И его в тяжелом состоянии доставили в больницу. Король Хусейн, наоборот, чувствовал себя прекрасно. Потому что всё это время сидел в подгузниках. Переговоры были сорваны. И не по вине Хусейна, а официально по вине посла, который не оказал королю Иордании должного уважения.

Стальной нервно прошелся вперед-назад по комнате и остановился у большого зеркала на стене. Оттуда, из зазеркалья, на него взглянул уставший мужчина с первой проседью в волосах. Еще сегодня утром этой проседи не было. Стальной подошел поближе и вгляделся в серебряные нити на висках. Посмотри на себя, Стальной, в последний раз. Больше ты не сможешь. Каждый раз, видя в зеркале это худое лицо с впалыми скулами, твердым подбородком и узкими губами, ты будешь видеть только шакалью морду. Потому что не может называться мужчиной тот, кто тщательно распланировал, как