Англичане потеряли двадцать три бомбардировщика и восемь торпедоносцев. Но им ни разу не удалось попасть во флагманский корабль.

За следующие три месяца 52-я флотилия минных тральщиков не потеряла ни одного корабля. Зато в августе и сентябре погибло пять. Боевые потери стали неравномерными.

Моряки селедочных траулеров, тральщиков, патрульных судов, торпедных катеров и миноносцев, действовавших у побережья Франции, удивлялись, почему не подходит британский флот или, по крайней мере, не пошлет несколько крейсеров, чтобы отправить на тот свет крошечный германский флот; но, очевидно, британцы считали, что соотношение сил еще не в их пользу. Крейсера не появлялись, но зато было множество самолетов.

Они старались облегчить себе задачу и налетали стаями, атакуя мелкие суда со всех сторон. Поскольку на кораблях были установлены две или три 20-миллиметровые пушки, которые не могли вести непрерывный огонь во всех четырех направлениях и вверх, нападавшие уничтожали орудийные расчеты пулеметным огнем, а затем сбрасывали на беззащитные корабли бомбы. А германские ВВС воевали в это время в России.

Вот во что превратилась эта война. Англичане называли ее «непрерывное наступление». Для немецких тральщиков это было заранее проигранное сражение, которое начиналось с момента отдачи швартовых и не прекращалось до тех пор, пока корабли не возвращались к причалу. Случалось, они не возвращались совсем. Не было ни перерывов, ни передышек, ни отступлений, поскольку море — это плоская поверхность, на которой негде укрыться. На этом поле битвы можно было просчитать все; расчет был ясен, прост и смертелен, и единственными факторами, которые принимались во внимание, были скорость и огневая мощь. Победителем оказывался тот, кто обладал преимуществом и в том и в другом. Единственным не поддающимся учету фактором было мужество. Но оно перестало быть решающим. Оно стало делом чести. Моряк должен был продать свою жизнь как можно дороже. В море не существовало такой вещи, как белый флаг.

Малые корабли продолжали выходить в море; они тралили фарватеры, стараясь продержаться на плаву как можно дольше, а потом — шли на дно.

В последние дни сентября два корабля, оставшиеся от флотилии, — «Альбатрос» и номер 5 — отправились в патрульный рейс из Сен-Мало к Нормандским островам. После этого они должны были присоединиться к 34-й флотилии минных тральщиков в Хельдере для сопровождения торгового каравана.

В заливе Сен-Мало они были атакованы с воздуха. Видимость была ограниченной, и самолет появился неожиданно. «Альбатрос» открыл огонь, и после первой же очереди самолет вспыхнул. Его левое крыло отвалилось, он упал в воду и пошел ко дну. «Альбатрос» направился к месту падения.

От самолета ничего не осталось. Но затем, примерно в 300 метрах, они разглядели оторвавшееся крыло, которое плавало, сверкая на солнце. В бинокль они рассмотрели немецкие опознавательные знаки.

— Он сам виноват, — сказал Штюве. — Какого черта вылетел на нас, не давая опознавательного сигнала? Мы же не могли уйти, так ведь?

— Чувствительная у тебя душа, — поддел Штолленберг.

— Черта с два. Приказ есть приказ. Когда на тебя летит самолет, надо стрелять, и все тут.

— С такими взглядами ты выйдешь в эсэсовские лидеры, — сказал Хейне, который был не в ладах со Штюве, старшим унтер-офицером судовой полиции. Штюве снова выругался. Позже, когда они готовили тралы на корме, Штюве получил вдогонку и от других: Мекель — по его словам, случайно — дал ему пинка под зад. Штюве растянулся и ударился о трал.

— Никогда бы не подумал, что эта дубина может наделать столько шуму, — сказал Хейне.

Этот пинок помог морякам восстановить душевное равновесие.

Сменившись с ночной вахты, Тайхман залег на свою койку и уснул. Когда он проснулся, часы показывали 18:55. Он заметил, что его ручные часы остановились. Но прежде чем он успел завести их, прозвучал сигнал воздушной тревоги. Он спрыгнул со своей койки и, не найдя ботинок, побежал на палубу босиком. Взбираясь по режущему ступни трапу, он слышал четкий урчащий звук моторов «роллс-ройс» и, когда добрался до люка, увидел, что труба корабля наклонилась на левый борт. И тут его швырнуло на палубу.

Он поднялся. Давить на уши перестало. За мостиком все было покрыто беловато-серым туманом. «Альбатрос» сильно накренился на правый борт. Ветер дул по траверзу, и, когда туман рассеялся, Тайхман увидел, что палуба совершенно пустая. Труба зенитной установки, камбуз, капитанская каюта — все исчезло. Исчез также поручень правого борта. А в левом борту в районе ватерлинии зияла дыра угольного бункера.

Тайхман поднялся по трапу на носовой боевой пост. Остербур, первый номер расчета, лежал в луже крови. Мекель, второй номер, склонился над ним, пытаясь носовым платком остановить кровь.

— Осторожно, — предупредил он Тайхмана, — они стреляют из пулеметов.

— Идиот, я и сам вижу; вернись к орудию и вставь новый магазин.

Тайхман смотрел, как приближаются британские самолеты. Они летели группами по восемь — десять машин; он не мог точно сказать, сколько их было. Мекелю никак не удавалось вставить магазин. Это был тяжелый шестидесятизарядный магазин «эрликона»; Мекель был возбужден и не мог попасть в канавки. Тайхман видел, как самолеты развернулись, ложась на боевой курс, и устремились прямо на «Альбатрос». Что в это время делал корабль номер 5, Тайхман не видел. Он изо всех сил пытался сохранить спокойствие.

— Ты хоть знаешь, как обращаться с этой штукой? — спросил он Мекеля.

— Конечно, только она не вставляется.

Тайхман выхватил магазин из его рук и воткнул его на место.

Британцы открыли огонь. Мекель прицелился и нажал на гашетку. Тайхман чувствовал, что Мекель стреляет очень точно. Трассирующие очереди британцев пролетали рядом с их головами. Тайхман подумал, что если Мекель собьет самолет противника, то им удастся выбраться из этого кошмара живыми. Но тут он увидел белки глаз Мекеля и понял, что он стреляет в небо. Глаза Мекеля были широко раскрыты. «Чертов болван, ведь так невозможно прицелиться», — подумал Тайхман. Мекель пялился на самолеты, и в глазах его стоял ужас. Мекель прикрыл левый глаз. «Наконец-то додумался, бестолочь», — но тут Мекель снова открыл его; под веком был сгусток крови. Мекель упал вниз лицом. Тайхман почувствовал резкую боль под правой коленкой, но это длилось лишь секунду. Так было в школе, когда приятель залепит тебе в икру бумажным шариком из рогатки, и ничего ему не скажешь. Самолеты улетели. Боль вернулась, и на этот раз она была сильной.

Британцы применили фосфорные бомбы; фосфор продолжал гореть на палубе. Тайхман прыгал у «эрликона», не зная, куда ступить босыми ногами. Он прыгнул на Мекеля, который лежал не шевелясь. Тайхман надеялся, что Мекель не чувствовал боли от ожогов. Потом он перепрыгнул на Остербура. «Уж он-то точно ничего не ощущает», — подумал Тайхман.

Когда фосфор выгорел, он на ощупь спустился с трапа. Бюлов отнес его в кубрик и уложил на койку. Он ненадолго ушел и вернулся со сливочным маслом, смазал им ноги Тайхмана, а потом обмотал его правую ногу шерстяной рубашкой и перевязал носовым платком. Потом он опять ушел. Тайхман подумал: «Где же Бюлов нашел сливочное масло, ведь камбуза уже нет?» Он решил спросить его об этом.