Виновен.

Верхавен снова виновен. Она сжимает стакан. Пьет теплую сельтерскую воду и закрывает глаза. В голове беспокойные мысли. Почему все так непонятно? Почему она по-прежнему молчит? Не отпускает руки и не позволяет себе упасть в пропасть?

Что мешает ей прервать это молчание и провалиться в небытие? Что?

Конечно Андреа.

Андреа. В прошлый раз ей было два года, теперь она совершеннолетняя. Молодая женщина. Женщина, которой так и не стала ее мать; в этом есть какая-то предначертанность, непоколебимая мрачная логика, которую она не может побороть. «Судьба», – думает она.

Господи, только бы все получилось с этим Юханисом.

Хоть бы они поскорее сговорились и он забрал бы ее отсюда.

Господи, помоги.

Когда?

Когда во второй раз ее пронзила страшная догадка?

В тот же день? В тот самый дождливый сентябрьский день, когда Ниммерлет обнаружил ее тело? Уже тогда?

Наверное. Наверное, она сразу поняла. Впустила это внутрь и закрыла дверь. Сразу же нашла предательское убежище и поглотила это целиком и полностью. Он не ездил в тот день в город. Он поехал в Ульминг со старой пилой, она проверила это по календарю…

Он заехал к Моррисонам, хоть их и не было дома. Он сам это сказал, и ни в его голосе, ни в жестах не было ничего особенного. Ровным счетом ничего.

С пилой без Моррисона ничего было не сделать, но конечно же он там был, и так как от Ульминга до Маардама несколько десятков километров, то это не может быть он. Не на этот раз. На этот раз это сделал Верхавен, это должен быть Верхавен!

Виновен!

И все-таки она знает.

Она лежит в своей широкой кровати в новой спальне – и знает. И это страшное знание словно приковывает ее всё сильнее. К нему и к ее молчанию, все горше, все крепче, в эти жуткие ночные часы без сна.

Он и она. Муж и жена.

Но не мужчина и женщина. Ни разу с тех пор, как родилась Андреа. Ни разу за все эти годы они не были вместе. Она сомкнула свои объятия, оставив его снаружи, – так получилось. Превратила этого здорового, сильного мужчину в того, кто бегает по шлюхам. Женатый мужчина, который раз в месяц садится в машину и едет в город, чтобы успокоить свое томящееся тело купленной любовью.

Вот в кого она его превратила.

А еще в убийцу.

Он и она. Это знание, от которого никуда не деться. И ее выбор, а был ли у нее выбор?

«Нет, – думает она и глотает и это. – У меня никогда не было выбора».

Она садится в кровати. Тыльной стороной ладони утирает холодный пот со лба. Смотрит в окно, пытаясь расслабить плечи и глубоко, спокойно дышать. Ее взгляд устремляется вдаль, на востоке за темным силуэтом елового леса она видит небо.

«Господи, – думает она. – Сможет ли кто меня понять?

И даже Ты сможешь ли?»

Она складывает руки в молитве, но слова остаются внутри.

«Я приму наказание, – думает она. – Накажи меня, Господи, за молчание!

Пусть я навсегда буду прикована к постели! Пусть я… да, именно. Пусть я никогда не смогу ходить даже по этому дому, который мне и дом, и тюрьма. Пусть я навсегда останусь здесь.

Пусть мои кости всегда болят!»

Она опять откидывается на подушки – и знает, что все именно так и будет. Именно так.

Но только бы был смысл в этих страданиях. Наконец с ее губ сходят слова. «Хоть бы… хоть бы мой бескрайний мрак обернулся светом для моей дочери! – шепчет она в темноте. – Я не прошу простить меня! Я не прошу прощения! Я ничего не прошу! Пошли мне наказание, Боже!»

Она снова закрывает глаза и чувствует, как почти в ответ на ее просьбу тело пронзает боль.

42

Большую часть пути его преследовал дождь, но ближе к побережью тучи разошлись. Заходящее солнце пробивалось сквозь облака на горизонте и рассеивало пучок косых лучей над неспокойным морем.

Выйдя из машины, он глотнул соленого свежего воздуха и постоял несколько секунд, вдыхая его как можно глубже. Над водой кружили чайки, наполняя бухту своим уверенным пронзительным криком.

«Море», – подумал он снова.

По набережной, а она была не очень большой, максимум километр, гуляли отважившиеся выйти сразу после дождя. Несколько собак гонялись друг за другом, подростки играли в волейбол, рыбак разматывал сети. Он не сразу вспомнил, когда в последний раз был на этом не очень популярном курорте, от которого, однако, веяло очарованием старины; его расцвет, появление казино и санатория пришлись на двадцатые годы, если он не ошибался, но, во всяком случае, он был здесь пару раз. С Ренатой и детьми; кажется, только эти два раза, не больше… каждый раз по несколько дней, но Берензей был таким небольшим местечком, что он без труда вспомнил, где находится «Флорианс».

В целом, там была всего одна главная улица, которая вела к набережной, поэтому ему было ее не избежать. Зато теперь он, кажется, вспомнил.

Старое высокое здание в стиле модерн в южном конце улицы между отелем и магазином. Зажатое между супермаркетом более поздней постройки и обшарпанным отелем «Морская лошадь», в котором он сам когда-то останавливался в одну из тех коротких поездок.

Если он, конечно, не ошибался.

Оказалось, что нет. Узкое пятиэтажное здание в бело-розовых тонах стояло на месте. Крытая медью крыша еще блестела в лучах заходящего солнца, балконы были винно-красного цвета. Кое-где облупилась штукатурка, но пансионат однозначно не казался дешевкой в этой глянцевой идиллии.

Он вошел в молочно-белую стеклянную дверь. Осторожно поставил на пол портфель и позвонил в звонок у стойки портье.

Через полминуты появилась женщина средних лет с полотенцем в руках. По всей видимости, она вытирала посуду. Она посмотрела на него поверх очков в золотой оправе и спрятала полотенце:

– Да?

– Я ищу Арнольда Яренса. Насколько я знаю, он остановился здесь.

Она полистала журнал:

– Да, так и есть. Номер пятьдесят три. Это на последнем этаже. Можете воспользоваться лифтом. – Она показала рукой куда-то в сторону.

– Он сейчас в номере?

Она посмотрела на доску, где висели ключи:

– Думаю, что да. По крайней мере, ключ он не оставил.

– Вы сказали, на последнем этаже?

– Да.

– Спасибо. Я сначала закончу кое-какие дела и вернусь.

– Как хотите. – Женщина снова взяла полотенце.

Он постучал два раза, но никто не ответил.

Нажал на ручку двери, и она открылась.