Тем временем лиса в Скрытности неподалеку начала скрести стену, почуяв, что с другой стороны пухлая курица Осторожности высиживает свою кладку яиц. Вскоре лиса прорыла себе дыру, пролезла в нее и, ухватив птицу за горло, принялась мотать ее из стороны в сторону.

А теперь дюжие боксеры Воинственности услышали крики Музыкальности и на пару мгновений приостановили схватку, а поняв, что бедная девушка в беде, стали пробиваться к ней с голыми кулаками. Вскоре они проникли внутрь и накинулись на скрягу; один из них держал его, а второй бил по лицу, и тогда добрый самаритянин из Милосердия услышал стонущего скрягу и оставил своего больного, чтобы ввязаться в драку внизу.

Большая кошка Агрессивности унюхала сочный пласт мяса Прожорливости и бросилась на стену с когтями. Прекрасному семьянину из Чадолюбия, похоже, надоели жена и ребенок, и он стал с вожделением поглядывать на обнимающихся девушек Дружбы.

В другом месте я увидел, что херувимчик Влюбчивости вложил стрелу в свой лук и наводит ее на лису с курицей в зубах, а Совестливость упрямо воздевает свои весы и беспомощно смотрит вокруг.

Вся голова была во власти беззакония, повсюду рушились стены, и личина цивилизованности сползала, обнажая зверскую природу человека.

15 февраля

Я работаю над очень необычной теорией, в основном связанной с костями.

Первым делом должен заметить, что кости пока изучены совершенно недостаточно. Я считаю, что их слишком часто упускают из вида. Если поразмыслить о том, что каждая живая тварь на этой земле оставляет после себя целый набор ребер, бедер и берцовых костей, начинаешь понимать, сколько этого добра должно быть раскидано вокруг. Можно сказать, что весь мир — всего лишь огромное кладбище, куда мы заглянули на пикник.

Но мои мысли в основном сосредоточены на китовых костях — любому ясно, что они самые большие в мире. Сколько всего китов в море? Миллионы, не меньше. Таким образом, возникает вопрос: что происходит со всеми этими костями, когда их владельцы умирают? Не может быть, чтобы, обглоданные дочиста падалыциками, они оставались гнить на океанском дне. Иначе к этому времени они торчали бы из океана огромными кучами. Судоходство остановилось бы.

Нет. Дело в том, что их каким-то образом упорядочивают — выкладывают рядами, образуя в некотором роде Мировую Костяную Сеть. Кто стоит во главе этого предприятия? По-видимому, международный комитет. Несомненно, здесь замешаны французы. Насколько я могу судить, эта сеть состоит как из продольных, так и из поперечных перекрещенных линий, большинство которых скрыто под водой. На суше эта громадная сеть зарыта глубоко в землю.

Назначение этой костяной паутины? Я пока не уверен, но ограничил ответ следующими вариантами:

(i) нечто вроде «скрепы». Способ поддержать Землю, не дать ей треснуть и развалиться от старости;

(ii) некий действенный способ связи между правительствами, при посредстве колебаний;

(iii) прутья решетки. Этот мир — просто клетка.

Записываю вышеизложенное, чтобы оно не кануло в Лету, но вместе с тем, чтобы подойти к другой аспект всей этой истории, на который я недавно обратил внимание...

Сегодня в четыре пополудни мне пришло в голову, что миссис Пледжер на самом деле — корабль и что именно юбки ее, наполненные порывами и дуновениями этого дома, несут ее из комнаты в комнату. Лишь сегодня за обедом, когда я, увидев, как она вплывает в мою комнату с миской овощного супа в руках, я, наконец, догадался об этой мореходной связи. Она лавировала вокруг дивана, ориентируясь по голове Фаулера на камине на севере и по бюро на востоке. Глядя, как она приближается, я подумал: «Должно быть, в ней спрятано немало такелажа, раз она такая управляемая и подтянутая».

Я с интересом наблюдал, как она бросила якорь на коврике у камина и поставила суп на стол рядом со мной. Когда она наклонилась, моему взору открылся ее пышный груз, великолепно уложенный и обвязанный, и, увидев, что я подглядываю за ней, она окатила меня своим ледяным взглядом. Теперь все сходилось как нельзя точнее, и я бесцеремонно подмигнул ей. Я как бы говорил этим: «Все кончено, миссис Пледжер!» Но она не собиралась выкладывать карты. О, нет. Она только поджала губы, этакая цаца. Я понял, что мне придется вытягивать из нее правду.

— Вы крупная леди, миссис Пледжер, — сказал я и подождал, глядя, как подействовало мое замечание. Она уставилась на меня, но не произнесла не слова, так что я продолжил: — Будьте так добры, миссис Пледжер, расскажите мне о костях.

Она изо всех сил постаралась принять скептический вид, но было ясно, как день, что я ее прищучил.

— Про какие это кости вы спрашиваете, Ваша Светлость? — ответила она, краснея.

— Ну, как же, про китовые кости, которые скрепляют нас всех, — хладнокровно парировал я и, наклонившись к ней, добавил: — А может, про те, секретные, благодаря которым вы такая статная.

Она была по-настоящему напугана. Я торжествующе откинулся на стуле.

Полагаю, я запросто могу оказаться первым мужчиной, понявшим важность китовых костей, зашитых в каждый женский корсет. Не удивлюсь, что в эту самую минуту миссис Пледжер посылает сигналы костяным сообществам. Возможно, именно поэтому женщины такие странные. Все они в заговоре с китами.

Каковы бы ни были истинные корни всей этой истории — а я полагаю, копать до них еще порядочно, — поведение миссис Пледжер не оставляло сомнений, что она задета за живое. Раскрыта целая эпоха спрятанных костей!

Я еще раз подмигнул ей и увидел, как она прошествовала через всю комнату. Она остановилась у фруктовой вазы, взяла апельсин, повернулась и швырнула им в меня. Он летел мне аккурат между глаз. Я слишком поздно пригнулся; он отскочил от макушки и плюхнулся прямо в суп.

Мы секунду помолчали.

— Превосходный выстрел, миссис Плед-жер, — объявил я.

Она выскочила из комнаты, которая потом долго продолжала сотрясаться.

Так вот, я ничуть не против держать на службе женщину, по уши затянутую в кости. Миссис Пледжер прекрасная женщина — я всегда это говорил, — и я искренне надеюсь, что хозяева не накажут ее из-за моих разоблачений. В конце концов, никто из нас не безгрешен по этой части — мы все прячем свои кости.

Апельсин покачивался среди остатков овощей.

— Опять в моем супе фрукты, — сказал я.

19 февраля

Даже не помню, как давно я нездоров. И наверху, и внизу. Задолго до того, как та боль отправилась гулять по мне, меня начало что-то терзать. Что-то всегда меня терзало.

Наша беда, как я постепенно начинаю понимать, в том, что все мы в плену нашей собственной кожи. Наши тела с их невероятными возможностями — это и наши казематы, где мы осуждены томиться. Наши ребра — решетки наших крохотных камер. Мы заточены в плоть и кровь.

Рано или поздно слабость нашего тела начинает тащить нас вниз, и нам не остается ничего другого, как следовать за ней. Болезнь, поражающая нас, — это пытка, которую мы обречены терпеть. Мы не можем устраниться.