торбочке две картохи на завтрак, да и те без соли, у Леньки — хлеб маслом помазанный. Спрошу, бывало, у Риты: «Это ж как так, подружка?» Улыбнется: «Жить надо уметь, милуша». Вот и живем, кто как умеет: ее Петр то в бригадирах, то в завах, а мой все на одной должности — кто куда пошлет.

Так уж получилось, что других детей не дал господь ни мне, ни Рите. Потому мы на своих единственных надышаться не могли… Кончают они, стало быть, восемь классов. «Я со своего не слезу, пока десятилетку не осилит, — говорит мне Рита. — А там по миру пойду, но в институт учиться отправлю». А мне на это что отвечать? Что мой Лешка учиться не хочет, что послал заявление в ремесленное, чтоб быстрей на собственные хлеба — такую он гнул линию. Уж мы с Митрием готовы были на колени перед ним стать, одумайся, мол, вон дружок твой, Ленька… не стыдно супротив его на задворках быть? А он свое долдонит про то, как выучится на столяра иль плотника и будет приезжать к нам по праздникам с гостинцами.

Баба Надя замолкает, надолго прилепляется взглядом к рябине за окном. Похоже, она уже не помнит, что я сижу рядом.

— Так как же? — напоминаю о себе.

— Про кого это я? — спохватывается старуха. — Про Леонида Петровича? До него, малый, теперь рукой не дотянешься… В прошлый раз на «Волге» в гости к матери приезжал. Полный такой, не то что мой Лешка. На носу очки с золотыми дужками, а стеклышки темные. То как будто и глаз нету вовсе, а то вдруг как глянет на тебя поверх стеклышек… Лешка тоже тогда дома был, отпуск отгуливал. Только-только начнет светать, «Волга» уже фырчит под нашими окнами. Они каждый день в Куров бор ездили, собирали для Леонида Петровича всякую всячину — грибы, ягоду, орехи. Он на Украине живет, лесов, говорит, там не имеется, потому и запасался на родине лесными дарами… А уж машину-то бережет!.. Выходит мой Лешка из хаты с корзинкой — в бор ехать, а Леонид Петрович ему: «А ну, повернись!» И внимательно так Лешкины штаны осмотрит. Ежели не совсем чистые, штаны-то, постелет рядом с собой на сиденье половичок пестренький и только тогда уж разрешает Лешке лезть в машину.

— Ну и ну! — говорю я осуждающе.

— А ты не нукай, малый, — осаживает меня баба Надя. — Своей небось нету? Силов не хватает купить?.. То-то же!.. Леониду Петровичу «Волга» в десять тысяч стала, хочешь не хочешь, беречь будешь. А так он не жадный. Лешка, как водится, снова без денег прикатил, а у Леонида их полный карман, он моего все желтенькой потчевал…

— Коньяком?

— Им, малый… Бутылка сам знаешь сколько стоит. А он как ехать с Лешкой — две берет. И заметь — сам непьющий.

— Да он кто, уж не министр ли? — закидываю я дальнюю удочку. — Откуда размах такой, масштабы такие?

— Ми-ни-и-стер! — передразнивает меня старуха. — Ты что, совсем темный? Дилектор он!

— Института, что ли?

— Да ну тебя!

— Лаборатории какой научной?

— Иди ты!.. Базы дилектор. Ясно? Чуешь, куда махнул человек, достиг чего?..

— А-а-а! — говорю я понимающе.

На следующий день после этого разговора бабе Наде принесли телеграмму. Лешка сообщал, что приедет только через месяц, в сентябре. Что-то там у него произошло. То ли жениться нацелился? То ли просто не было денег, чтобы приехать?

Так и не довелось мне познакомиться с Лешкой.

Года три спустя я узнал еще об одной смерти — преставилась Маргарита Аркадьевна. Сообщив мне об этом, баба Надя троекратно перекрестилась, вытерла ладонью слезу со щеки и надолго замолкла. О ноги ее, будто утешая старуху, терся дебелый пушистый кот. Я тоже долго молчал, потом спросил:

— Ваш котик?

— Да нет, покойницы, — отвечала баба Надя, прерывисто вздыхая. — Живет дома, а ко мне гостевать приходит — вкусненького поесть, поласкаться…

Кот ни с того ни с сего вдруг высоко подпрыгнул, круто повернулся в воздухе и мягко шлепнулся передо мной на прямых лапах.

— Цирк, да и только, — тихонько усмехнулась баба Надя. — Ишь, как прыгает. За то и прозвание ему — Козлик…

В свой последний приезд к матери Леонид Петрович вел себя странно: то целыми днями бил дорогую машину на горбатых окрестных проселках, просто так, не помышляя о сборе дефицитных на Украине даров леса, а то, даже в хорошую погоду, сиднем сидел дома, на диване под фотопортретом отца (Петр Иванович скончался за два года до смерти Дмитрия Федоровича — Лешкиного отца). Растрепанный, небритый, сложив руки на свисающем через ремень животе, сидел он и час и другой, чем повергал в тревогу Маргариту Аркадьевну. «Да что вы тут шнырите, маманя?» — плачущим голосом выговаривал он матери, которая вовсе не «шнырила», а время от времени осторожно отодвигала край занавески и выглядывала из кухни — не нужно ли чего сыну.

В таком настроении Леонида Петровича раздражал любой пустяк. Терпел он разве что только Козлика.

Крупный сильный кот был тогда котенком, но уже и в младости подавал большие надежды по части подхалимажа. Стоило Леониду плюхнуться на диван, как, словно из-под земли, появлялся Козлик и, сделав высокую «свечку», начинал представление. Сперва он играл с мячиком, катая его меж босых ступней Леонида Петровича, потом вспрыгивал на оконную портьеру и долго раскачивался на ней, отталкиваясь от косяка задними лапами. Он будто сознательно старался отвлечь Леонида от тяжелых мыслей, призывно мяукал — мол, обрати на меня внимание — и ел его ярко-зелеными крыжовинами по-козьи нахальных глаз. Леонид поднимал голову, одобрительно хмыкал, и это служило Козлику знаком к дальнейшим действиям. Коротко мяукнув, он вспрыгивал хозяину на колени, преданно тыкался усатой мордочкой в потную мясистую ладонь и, перевернувшись вверх розовым брюшком, умильно мурлыкал, прося, чтобы его погладили и пощекотали.

Всего три недели гостил Леонид Петрович в Слободе, а привязался к котенку так, что предпочитал его общество любой другой компании. Однако, точности ради, отметим: Лешка в то лето домой не приезжал, и поэтому остается только гадать, каким образом его присутствие отразилось бы на взаимоотношениях Леонида с Козликом.

Последние перед отъездом слова сына, как рассказывала потом Маргарита Аркадьевна бабе Наде, были тоже о Козлике. Дальний смысл этих слов бросил Риту в пучину смутного страха, в томительное ожидание чего-то крайне нехорошего.

— Пуще ока во лбу берегите котика, маманя, — торжественно и скорбно сказал Леонид на прощание, уже за рулем своей роскошной машины. — Случится что с ним, и мне несдобровать…

А дальше события развивались так. Спустя примерно месяц после отъезда Леонида Козлик пытался