А холодно чертовски, несмотря на солнце. Рубашка, даже байковая, не очень подходящая одежда для двадцать второго сентября. Свернув в проулок, он побежал трусцой, чтобы согреться и чтоб выглядеть естественней в одной рубашке. О, слава богу, на ногах кроссовки! И, слава богу, что кроссовки «на липучках» – а то шнурки бы отобрали тоже.

Бежать следовало по направлению к дому.

К дому?! Туда-то и приедут за ним – первым делом.

Вопрос в том лишь – когда?

Пока суд да дело, можно и успеть.

Там уже сориентируюсь. К соседям стукнусь. Или кого знакомых – из дома – на улице подловлю.

Словом, направление – к дому. Но – дворами, дворами. Они, хватившись, могут подключить подвижные патрули. Колесят по району. Так что вдоль проезжих улиц лучше не бежать. Пересекать – да. Но после предварительного осмотра: справа, слева. Бежать легко, не вызывая подозрений у дворовых старух, собачников. Соблюдать ритм, дыхание. Не думать о беге. Думать о чем угодно. Так легче бежать. Не концентрируясь. Свободно. Легко. Расслабить рожу. Создать впечатление безмятежности. Бутафорить. Создать образ. Борька это умел – напустить на себя. Скосить под любого. О-о, он даже без слов, простейшими звуками создал себе, помнится, образ Ильи Муромца. Журчанье, плеск камня – и все – и он былинный герой.

* * *

Это было в семидесятых. Их, первокурсников, послали на картошку. Куда? Можайск? Нет, в Ужопинск какой-то…

Жили в доме колхозника, кормили их две поварихи: сочные бабы – под два метра ростом и килограммов по сто каждая. Борька сразу положил на них глаз. Это было смешно: Тренихин тогда после детдома и оформительского ПТУ был тощ, тщедушен и жалок – ну точно пионер из Освенцима. Может быть, именно это и сыграло решающую роль в его влечении – его невыразимая словами худоба и небывало рубенсовские формы поварих.

Поварихи, конечно, Бориса в упор не видели, смеялись в лицо. В ответ на его недвусмысленные поползновения только ржали как две слонихи: «апчхи» на тебя, малявка!

– А все равно я их трахну! – петушился в мужской компании Тренихин.

– Которую?

– Обеих!

Эта уверенность вызывала неизменный взрыв веселья – не приедающаяся дежурная шутка: слишком уж несоответствующей казалась поставленная Борькой цель имевшимся в его распоряжении дохлячьим средствам.

– Куда тебе поварих! – смеялись над Борькой все мужики и студенты. – Хезнет разок – ты на Луну улетишь.

И именно этой вульгарной шуткой общество подкинуло Борьке мысль, подарило ему то самое ленинское решающее звено, ухватившись за которое он разрешил коллизию в свою пользу.

В доме колхозника туалета внутри помещения не было – удобства располагались во дворе – двойной домик: «Ж» и «М».

Борис заприметил, что поварихи любят туда ходить вдвоем, не прерывая своей бесконечно длинной и увлекательнейшей беседы. Однажды, как только поварихи двинули в очередной раз на посиделки, Тренихин взял заготовленные им заранее ведро с водой и два кирпича. С этим реквизитом Борька быстро рванул в «М» – по соседству.

Женщины, разумеется, как только услышали, что рядом зашел кто-то, сейчас тары-бары долой, будто бы обе заснули или умерли.

Борька тихо положил кирпичи на пол, взял в обе руки ведро и начал лить воду в очко. Долго лил – с полминуты. Вылил полведра.

Поварихи за стеной, естественно – ша!

Тогда Борька взял первый кирпич, закряхтел, заквакал и, бесшумно размахнувшись, шмякнул кирпичом со всего маху в отверстие!

Буль!!!

За стеной в «Ж» обычная тишина превратилась в тишину гробовую.

Подождав и отдышавшись после броска, Борька шумно вздохнул, взялся опять за ведро и снова секунд сорок лил воду. Когда вода закончилась, он вдруг заухал филином, закричал ночной выпью и с силой жваркнул в очко второй кирпич.

После чего спокойно начал шуршать газетой.

Девочки, не вынеся этой «радиопостановки», выпорхнули из «Ж». Но далеко не отбежали, отошли к рукомойнику: руки помыть… Конечно, интересно – кто таков?

Секунд через двадцать из туалета вышел и Борис. Тоже пошел к рукомойнику – тоже руки ополоснуть…

Ведро он предусмотрительно оставил в нужнике.

Дальше все было уже совсем просто. Отношение поварих к Тренихину изменилось в корне, на сто восемьдесят градусов. Кормить они стали Бориса эксклюзивно – то есть отборнейшие порции – шесть котлет и одна картошка – на убой. И все остальное тоже, конечно, произошло: имидж есть имидж. В точности по известным пословицам: любовь мужчины начинается с желудка, а женщина любит ушами.

И более того – что касается ушей, то дамский телеграф сделал свое дело.

На картошке тогда первокурсников продержали больше месяца, до десятого октября. Ну, а Борька, «дохлятина из художественного», охотник бойкий, «объехал» за эти сорок суток буквально всех неваляшек – девиц ли, баб – всех в зоне прямой видимости.

Даже из ближайшего совхоза зверотехника Полину Алексеевну, женщину лет пятидесяти с большим прицепом, дважды бабушку – и ту достал.

* * *

Уверенность в себе, смекалка и мастерство, талант и настырность – все это есть, по сути, простой и известный всем секрет успеха, твоя счастливая звезда.

Белов снизил темп; дыхалка резко засбоила.

Еще немного.

Нет на свете непреодолимых барьеров, нерешаемых задач.

Мимо Белова мелькали телефоны-автоматы.

Остановиться? Позвонить Лене?

Нет, не удастся: нет жетонов, мобильник – у ментов.

Вот впереди сверкающий стеклом какой-то Пром-бам-трам-банк. Акционерный, мать. Коммерческий.

Бодрым аллюром Белов вбежал в стеклянный вестибюль.

Вон телефон – стоит слева, на стойке. И рядом никого.

Но это ошибка – охрана скрыта легкой перегородкой – стражи от скуки смотрели вполглаза телевизор – пресную утреннюю жвачку.

Их было трое, перегородивших ему путь к телефону: двое в пятнистом, с кобурами, и один мент – в бронежилете, с АКСУ под мышкой.

* * *

– Ребята, позвонить от вас по телефону… Еле убежал!

– Откуда убежал?

– Да был здесь в гостях неподалеку, муж вернулся, понимаешь, внезапно. Куртку там оставил. Бумажник в куртке.

– Ваши документы? – попросил милиционер.

– И документы в куртке! – объяснил Белов. – Там паспорт, служебный пропуск, права! А главное, вся получка осталась. Видал, в натуре – во анекдот-то!

– Так, – задумался милиционер. – Так вы без документов?

– Да что ты, Петь, к нему пристал? – вступились за Белова сразу оба пятнистые. – Он же не в банк рвется, ему ведь только позвонить. Чего ты сердитый такой? Иди, звони, земляк, не слушай ты его, не обижайся. Он милиционер…