В первые дни слово «война» проявлялось лишь в ночной светомаскировке и бумажных лентах-крестах на окнах. Люба прикидывала: продлится ли война до следующей весны или закончится раньше, и тогда ей придется лишний раз скрести и мыть окна?

Вдруг всем одновременно понадобилось запастись солью, сахаром, крупой, мукой, и полки магазинов стали быстро пустеть. Начали передавать регулярные сообщения от Совинформбюро о положении на фронтах, и несмотря на внушающие оптимизм рассказы о героических подвигах солдат и офицеров, эти сводки вселяли тревогу — война все ближе подбиралась к Киеву.

Затем по квартирам стал ходить участковый, переписывая жильцов, и Любу, как представителя семьи Ройтман, отправили на три недели на рытье противотанкового рва на Сырце. Работа была тяжелая, но время от времени приезжали нервные военные и кричали, что надо еще быстрее и лучше работать. Правда, кормили сносно. Это был хоть отдаленный, но район Киева — множество частных домов с крошечными огородиками, недалеко — кладбище. Эти места не понравились Любе — слишком мрачно, да еще здесь были глубокие яры, которые использовали как продолжение противотанкового рва.

— Местность знаешь, как называется? — спросил у Любы хулиганистого вида юноша лет шестнадцати, почти ее одногодок. Он на этих работах не перетруждался, часто отлучался перекурить — после от него воняло самосадом.

— Сырец, ну и что? — с вызовом ответила Люба, ей не нравилось, что этот сопляк ее все время задевает.

— Бабий Яр! — Подросток рассмеялся. — Бабы, как сюда попадут, то сразу что-то из-под юбки теряют. Может, пройдемся в ярок? — и он ей подмигнул.

— Дурак! — разозлилась Люба, решив больше с ним не разговаривать и не отвечать на вопросы — все равно он ничего умного не скажет.

Вернулась Люба домой лишь в конце августа и застала своих хозяев решающими все тот же вопрос: «Надо им эвакуироваться или нет?» Шай Израилевич считал, что сделать это надо немедленно — и так много времени потрачено зря. Роза Генриховна говорила на это, что Киев — все равно что мощная крепость, и немцы ее не возьмут. Ведь они уже сунулись и в Боярку, и в Глеваху — но не взяли же. А уедут — останется квартира без присмотра, чем обязательно воспользуются грабители. О ночных налетах был полон слухами Новый рынок, бывший Евбаз[46]. Всезнающие продавцы даже сообщали шепотом, что эти грабители — китайцы. Днем торгуют дешевыми бумажными игрушками и веерами, а ночью собираются в банды.

Шай Израилевич чрезвычайно обрадовался возвращению Любы и по этому случаю достал припрятанную бутылку сладкого шартреза[47]. Как оказалось, то, что домработница вернулась, решило спор в его пользу — они с семьей эвакуируются, а Люба, как прописанная в этой квартире, останется ее охранять и ожидать их возвращения. Началась суматоха подготовки к отъезду. Роза Генриховна, как женщина практичная, вспоминала то об одном, то о другом, что обязательно надо было взять с собой, пока неожиданно они не поняли, что опоздали. Выехать на транспорте из почти полностью окруженного Киева было невозможно, а покидать город пешком — бессмысленно.

— Ничего, побудем при немцах — им тоже надо зубы делать, — оптимистично заявил Шай Израилевич за стопкой вишневой наливки. — В восемнадцатом году они уже были здесь, — так установили порядок: улицы стали чистыми, а бандитов они расстреливали на месте без суда. Культурная, умная нация. Нам чего бояться? В партии мы не состояли, ни в чем таком замешаны не были. У нас даже домработница — не комсомолка. Ничего, через две недели после вступления немцев в город жизнь здесь нормализуется. Даже твой театр откроют.

— Артисты давно эвакуировались. — Роза Генриховна нахмурилась, не разделяя оптимизма мужа.

— Других найдут. Вот Люба — чем плохая артистка? Ты с ней столько месяцев занималась, так что пора выпускать на сцену.

— В наших спорах я всегда упрямо доказывала свою правоту, но сейчас это тот случай, когда я хочу, чтобы ты оказался прав, чтобы при немцах здесь установился порядок и Люба имела возможность стать артисткой.

Тревожное предчувствие подсказывало Любе, что прежняя жизнь ушла безвозвратно, и сидящие за столом полный мужчина и статная женщина это понимают, хотя пыжатся показать, что готовы к грядущим переменам. Ей было жаль, что пришла осень, а она так и не поступила в пролеткульт-училище, и через два года не поступит в театральный институт, а, значит, ее мечта стать актрисой теперь в прошлом.

Немецкие войска вошли в Киев 19 сентября. Произошло это крайне неожиданно — улицы города, казалось, совсем недавно были заполнены отступающими советскими войсками, измученными боями. Еще вывозили раненых на автомобилях и на простых конных повозках, а уже слышался шум мотоциклеток разведки 6-й армии генерала Вальтера фон Рейхенау.

Подобно большинству жителей города, семейство Ройтман решило не выходить на улицу, пока ситуация не прояснится. Оставаться в неведении, сидя в четырех стенах, было ужасно, и Роза Генриховна начала заводиться по пустякам. Поняв ее состояние, Люба вызвалась пойти на разведку, и ее никто удерживать не стал.

Выйдя на улицу Чкалова, Люба поразилась: эта улица, где она прожила почти год и, кажется, знала каждый камень мостовой, стала совсем незнакомой. И все из-за непривычной безлюдности, придающей домам хмурый, даже враждебный вид. А ведь эта улица, несмотря на спуски и подъемы, ей так нравилась! Отсюда и до Нового рынка недалеко, а там можно купить все, что душа пожелает, надо лишь спуститься к площади. А если нужны только овощи и фрукты, по ступенькам можно подняться к Сенному рынку. Рядом с домом зеленел скверик, а напротив стояло очень красивое здание, в котором до революции, хозяйка рассказывала, располагался женский университет святой Ольги. Центральный фронтон здания украшало изображение Афины Паллады, античной богини мудрости. Когда Люба ходила за покупками на Сенной рынок, то домой возвращаться не спешила — устраивалась на скамеечке полузгать семечки, что Роза Генриховна категорически запрещала делать в квартире. Люба частенько разглядывала профиль греческой богини, словно это могло приобщить к мудрости. Однажды та даже приснилась ей.

Поднявшись на Ярославов Вал, Люба наконец встретила людей, испуганно жавшихся возле своих домов. Она спустилась к Владимирской. Здесь было больше народа, слышался нарастающий гул моторов, и вскоре со стороны университета показались бронетранспортеры с пулеметами, полные солдат в непривычной форме и касках. Большинство людей как ветром сдуло с улицы, в их числе была и Люба. Она вернулась домой и сообщила:

— В городе немцы!

* * *

Новая власть не дала времени на раскачку, сразу стала издавать приказы, которые, как по волшебству, появлялись каждое утро на стенах домов, несмотря на то что в вечернее и ночное время был объявлен комендантский час. Приказы регламентировали все, даже количество продуктов, которое можно было держать в квартире, — не больше чем на сутки. Излишки следовало сдать, иначе — расстрел. Впрочем, расстрел стал обычным наказанием за неисполнение любого приказа, это все усвоили быстро. В начале бульвара Шевченко — теперь он назывался Ровноверштрассе — соорудили виселицы для показательных казней партийных и гэбистских[48]работников.