– Здесь тебе нечего бояться, – уверил он ее. – Никто не пойдет тебя искать в тюрьму! Тем более ко мне в спальню. Даже прокурор. Ты останешься со мной, а завтра я пойду повидаю твоего хозяина и вразумлю его. Да и прокурор завтра уедет. Так что завтра все уладится.

– Так ты хочешь, чтобы я тут с тобой осталась?

– Конечно, хочу! Сейчас я тебя устрою, потом быстренько сделаю обход, взгляну на своих подопечных, чтобы быть спокойным, и тогда у меня будет время побыть с тобой.

Мезьер проводил Розали к себе в комнату, раздул огонь, чтобы в комнате стало потеплее. Но когда собрался уходить, она бросилась к нему и буквально повисла у него на шее.

– Нет! Нет! Не оставляй меня! Прошу тебя! Прошу! Ты потом сделаешь свой обход! Мне страшно!

Мезьер расхохотался.

– Ты и впрямь боишься, вон как дрожишь. А еще вдобавок и промокла. Ничего, пока меня не будет, ты все мокрое с себя снимешь…

И замолчал, зачарованный зрелищем. Розали уже не прижималась к нему, а торопливо снимала с себя мокрую одежду, бросая на пол передник, кофту, юбку… Она раздевалась поспешно, яростно, но Мезьер ничего не замечал, не отрывая взгляда от розовеющей девичьей кожи. И вот на ней уже только чулки, и Мезьер с огнем в крови позабыл всех своих узников. Он подхватил Розали и понес в постель.

Уже поздно ночью, когда тюремщик пришел в себя после блаженной слабости, в какую погружает любовь, он вспомнил о своем долге, вскочил и стал на ощупь искать одежду, так как огонь в камине погас. Мари сразу прижалась к нему.

– Что ты надумал? Ты уходишь?

– Сейчас вернусь. Сделаю обход и приду. Без обхода никак нельзя. Я быстро. Поспи пока, я скоро вернусь.

Но две ласковых женских руки так крепко его обняли, и так тепло приникло к нему нежное тело, заставляя снова лечь в постель…

– Нечего тебе куда-то ходить! Там холодно, сыро… Ты вернешься весь мокрый, мне не захочется тебя любить.

– Но ты понимаешь, что у меня обход!

– Один разок пропустишь! Никуда не денутся твои заключенные! Подумай, что у нас с тобой, может, не будет больше другой такой ночи. Оборотень может завтра меня выгнать. Не порть нашу единственную ночь!

Если честно, то главному тюремщику и самому никуда идти не хотелось, поэтому он легко дал себя уговорить. Он обнял покрепче свою красавицу и начал ее целовать.

– Ты права. У моих птичек в клетке крыльев нет.

Но как раз в это время три шуана добрались до берега и направились в сторону Сен-Жан-ле-Тома. А Мезьер и думать забыл о шуанах. Незадолго до рассвета он заснул крепким счастливым сном и даже не заметил, как Мари встала с постели, где в жертву королю была принесена ее девственность. Когда Мезьер открыл глаза, рядом с ним никого не было. Но он не обеспокоился, не сомневаясь, что найдет девушку в харчевне. Однако никто так и не узнал, что сталось с Мари Морен по прозвищу Ландыш.

Легенда говорит нам, что прошло время и море вынесло на берег уже неузнаваемое тело женщины со светлыми волосами. Может быть, это была Мари, которая наказала себя за измену жениху, замученному «синими»…

Слепое повиновение родителям, как бы ни были деспотичны или вздорны их требования, долгое время почиталось главной добродетелью детей, и родительская власть воспринималась детьми как нечто непререкаемое и естественное. Но все же редко случалось, чтобы какой-нибудь отец простирал свою власть так далеко, как простер ее в трагические времена революции маркиз де Трусбуа.

Маркиз был человеком с принципами, но принципы его основывались исключительно на его личном понимании, что является хорошим, а что плохим. Как только начались первые революционные волнения, господин де Трусбуа, генерал-майор Франции, не теряя ни минуты, уехал за границу и присоединился в Турине к графу Прованскому и его соратникам, не желавшим видеть, как Людовик XVI превратится в конституционного монарха. Эти люди были феодалами в полном смысле слова и если ратовали за абсолютную власть, то не потому, что жаждали над собой власти короля, а потому, что намеревались вернуть свои привилегии, которые король так легкомысленно принес в жертву.

Господин де Трусбуа был из феодалов. Он уехал, оставив в Париже супругу, не пожелавшую променять удобную и, по ее мнению, совершенно безопасную жизнь в чудесном особняке в квартале Маре на опасности больших дорог. Но забрал с собой дочь Арманду. С Армандой он связал свои самые большие надежды на благополучие, мало надеясь на собственные военные таланты. А что касается благополучия, то у маркиза его не было, если подразумевать под благополучием богатство.

Обеднел маркиз, во-первых, потому, что его родовые владения, находившиеся в Алье неподалеку от Кюссе, были у него изъяты, а во-вторых, потому, что госпожа де Трусбуа вовсе не хотела прозябать в нищете из-за супруга, который предпочел ей эмиграцию.

Юной Арманде исполнилось пятнадцать лет, она была прелестной девочкой с большими голубыми глазами и светлыми волосами, может быть, излишне хрупкой, но ее очарование, пусть не цветущее, способно было привлечь внимание самого разборчивого ценителя. Арманда тем охотнее последовала за отцом в Турин, что не любила ни Парижа, ни той жизни, какую вела в Париже ее мать. Арманда всегда отдавала предпочтение отцу, она его любила, им восхищалась.

В Турине поначалу все шло лучше некуда. Отцу и дочери оказали при дворе самый теплый прием. Король Виктор-Амадей III даже дал понять, что если французские авантюристы не умерят свой пыл, то он пойдет войной на кровопийц, и тогда маркиз де Трусбуа займет в его армии почетное место. Но конечно, произойдет такое далеко не сразу. Шел 1791 год, средства маркиза таяли с непомерной скоростью. Он пустился на поиски курицы, которая может нести золотые яйца. Ею должен был стать богатый зять, который обеспечит его дочери и, разумеется, ему самому тоже достойное существование в ожидании лучших времен.

На первый взгляд дело было совсем не сложным. Очаровательной Арманде были готовы предложить руку и сердце многие французские и пьемонтские знатные сеньоры. Отца их готовность радовала тем больше, что все они были не только родовиты, но и состоятельны, и маркиз с пристальным вниманием принялся изучать кандидатов.

В конце концов он остановил свой выбор на молодом графе д’Аркуре, тоже эмигранте, как он сам, но эмигранте богатом. У д’Аркура было все, что могло удовлетворить разборчивого отца и требовательную дочь: ему исполнился двадцать один год, он был красив, богат и носил одну из самых великолепных фамилий Франции.

Однажды вечером, когда несколько близких друзей, которые имели привычку навещать маленький домик на улице Сан-Лоренцо, где жили отец с дочерью, разошлись, маркиз де Трусбуа объявил радостную новость Арманде.

– Подойдите и поцелуйте меня, дочь моя. Граф д’Аркур попросил у меня сегодня вашей руки, и я ответил согласием.