— Настоящий «Лучано», — сказал про мебельный амбьянс Цтибор.

Я развел руками.

Праус мне подмигнул. Он утонул в диване, острые вельветовые коленки торчали до оттопыренных ушей, между коленками и ушами на набалдашнике покоились холеные ладони в старческих веснушках, а на них лежал подбородок, подпиравший идеальную улыбку искусственной челюсти.

— Праус заказал себе «Куадро».

Я опять развел руками, а Праус с усмешкой повел глазами на камин. На его мраморной плите стояли большие желтые тарелки — похоже, североафриканские. Должно быть, в прошлом бедуины пальцами брали с них плов. Имелись ещё несколько книг — в кремовых, конечно, переплетах — и ваза вроде снарядной гильзы с иссохшими побегами спиральных растений. Дубовая рама над камином, в которую дизайнер вмонтировал, на мой непросвещенный взгляд, несколько склеенных кизяков, обрамляла картину с успокаивающим пейзажем.

Два следователя. Открытый, с аристократической простотой добряк Праус. Жесткий и по-крестьянски циничный Цтибор.

А привезли меня, судя по девственной чистоте логова, на явочную точку. Не полицейскую, где назначают свидания осведомителям или любовницам. Стили «Лучано» или «Куадро» предназначаются для людей с большими деньгами такими деньгами, про которые Лев Севастьянов, финансовый самурай и банковский Шварценеггер при Ефиме Шлайне, говаривал, что они всегда в надвинутой на глаза шляпе.

Насчет таких деньжат и вызвали. Вызвали? Нет, что я горожу? В дома, обставленные в стиле «Куадро» или «Лучано», имеют честь просить.

От сознания собственной значимости я поднял одну ногу в начищенном ботинке и положил её на другую. Подумав, я ещё и сполз в своем гнездилище немного вперед. Думаю, поза получилась вальяжной. Праус для компенсации мог теперь подмигнуть и Цтибору.

— Кто вы? — спросил я.

Ломание, конечно, надоедало. Если они согласились встречаться, значит, и у них во мне есть нужда. Время-то шло.

— Вам название такой организации, как Интерпол, известно?

— На «Лучано» и «Квадро» у Интерпола денег нет, — сказал я. — Бывали мы в их конторах. Давайте кончать манерничанье. Кто вы?

Кажется, они опробовали меня всласть. Пора бы им и колоться.

— Агенты Специальной комиссии финансовых действий против отмывания денег. Если коротко, Спецкомиссии. Слышали?

— Жирнющие коты, мяукающие с крыш ведущих банков мира, — сказал я с плохо скрываемой завистью. — Набирать вас начали с июля восемьдесят девятого, когда совещание «Большой семерки» в Париже решило, что грязные деньги, золото и все, что ещё накопилось у партии Горбачева, вот-вот и их достанут.

— В точку, — квакнула челюсть на набалдашнике, приподняв и опустив всю голову с седой шевелюрой.

— Шлайн написал, чтобы я позвонил вам, — сказал я такую же банальность.

— Чего же так поздно? — спросил Цтибор.

— Спотыкался по пути.

— Вы и тут спотыкнулись, — сказала челюсть, опять приподняв и опустив седовласую голову.

— Что вы имеете в виду?

— Гостиницу, в которую вас занесло. В записке предписывалось другая, зло сказал Цтибор. — А вы куда попали?

— Куда?

— Куда все русское отребье завозят!

Подбородок на набалдашнике послужил точкой опоры для сокрушенного покачивания седой головой. Возможно, добряк Праус осудил резкость, ущемляющую мою этническую принадлежность. А возможно, сокрушался по поводу моих несомненно опрометчивых поступков в Праге, нынешних и будущих.

— Вчера, после вашего звонка, в нашем тихом переулке появился «Фиат», в котором парочка изображала совокупление, — сказал Цтибор.

Бервида пенял справедливо. Я бы мог догадаться, болван, о причине стерильного беззвучия вокруг его голоса в телефоне и тишины, оставшейся потом, когда он разъединился. Нас грубовато, с техническими накладками прослушивали, и достаточно долго, чтобы засечь этот телефонный номер. И вычислить адрес виллы. В моей гостинице стояла станция перехвата.

Орелик в джинсовой куртке с мерлушковым воротником и девица оттерли меня от лифта, чтобы поспеть к своей телефонной станции где-то в гостинице. Они, конечно, получили упреждающий сигнал насчет моей личности, может, и фото пришло по факсу или электронной почте. А поскольку я отдался на волю водителю автобуса добровольно, гадать о том, случайно или специально он привез меня в российскую общагу, теперь поздно.

Техническую подготовку «Фиата» к ночной слежке я видел. Но кто мог подумать, что это из-за меня?

Ай да Милик, ай да сукин сын, тихоня! Ай да Виктор Иванович, тоже сукин сын и классик контрразведки одновременно…

— Мы поняли, что контакт с вами перехватили, — сказал Цтибор. — Мы верно рассчитали, что в «Фиате» профессионалы и назначенное место встречи у бензоколонки они воспримут как кодовое, то есть предположат, что реальная встреча — в другом месте и в другое время… Все сошлось. Вместо «Фиата» с ночи появился «Фольксваген Пассат». Пустой, конечно. А когда мы выпустили из нашего гаража свой «Ауди», в «фольксе» тут же появился водитель и увязался за ним…

— У вас есть люди, — сказал я виновато. — Вам легче.

— Праус таскал его по всей Праге и увел до Колина.

Старикашка, перегнувшись вперед, уравновесил головой свой зад, приподнял его над диваном, затем выпрямился и потянулся, раскинув руки. Палка осталась возле дивана.

— Ладно, джентльмены, — сказал он. — Бросим это. В моем возрасте мало спят.

— Этот карбюраторный «Опель Аскона» вечно барахлит, на нем невозможно ездить, дергает на холоде, — попрекнул его Цтибор. — Подвести может.

— Но мы сбросили с хвоста «фолькс»! А про «Опель Аскону» они не знают.

— Спасибо, — сказал я. — Действительно спасибо.

Оба уставились на меня. Я испортил им маленький скандал. Чтобы поправить обстановку, я спросил:

— Кто эта парочка и что это за гостиница?

— Он нас спрашивает! — сказал про меня в третьем лице Праус. Пререкания удалось предотвратить. Они принимали меня в компанию.

— Джинсовый ковбой — нечто вроде диспетчера в Праге у каких-то то ли краснодарцев, то ли ставропольцев. Немного наркотики, немного проституция, немного рэкет среди работающих тут русских… Зимой гостиница пустует. Летом у него забот выше головы. В сущности, он там управляющий. Здание приватизировано на подставное лицо, — объяснил Цтибор.

— Полноватенькая — его жена? — спросил я.

— Нет, скорее, воробушек, — ответил Цтибор. И осекся.

Тягостное молчание затягивалось. Я не ловил Бервиду. Он сам вляпался.

В словаре Лэнгли «воробушек» — эквивалент «ласточки» на жаргоне Лубянки. Термины означают совратительницу, подсунутую нужному человеку на предмет последующего шантажа. Жаргон прилипает к подкорке, как пластырь. По нему судят о корпоративной принадлежности.