— Где она? — Его голос дрожал. — Где Премала?

Кит, прежде чем я успела ответить, холодно, грубо сказал:

— Это тебя не касается. Она моя жена.

— Глупец! Слепой глупец! — Говинд едва не рыдал. — Скажи, где она? Если она твоя жена, то должна быть с тобой! Но ее нет, никогда нет. Где же она? Ты знаешь? Или тебе наплевать?

Мне пришлось прервать его, я не могла позволить ему говорить таким тоном.

— Ее здесь нет, — сказала я, невольно повышая голос. — Но Кит здесь ни при чем. Она в деревне, ей надо было туда поехать. Мы даже не знали об этом, ждали ее, но она не вернулась.

Стало тихо. Необычайно тихо! В зале стоял невообразимый шум и грохот, но я ничего не слышала. Мы как будто были отгорожены рвом с черной стоячей водой от бушевавших-вокруг страстей и смотрели на все происходящее со стороны, словно это нас не касалось. Между тем наши глаза постепенно привыкли к темноте. Тьма перестала быть непроницаемой завесой и превратилась в некое подобие экрана, на Котором рисовались темные силуэты охваченных суматохой мужчин и женщин, образовывавшие меняющиеся темные узоры. Ощущение было такое, будто мы смотрели в быстро поворачивающийся калейдоскоп, наполненный кусочками черного стекла.

В коридоре появились бледно-желтые круги света: это слуги несли газовые лампы. Внезапное вторжение демонстрантов, их разгон, появление в темноте Говинда и Кита — все это произошло за какие-то несколько секунд, несколько секунд, которые потребовались па то, чтобы зажечь газовые лампы. Мой смятенный ум отказывался воспринимать действительность, отказывался мириться с неестественностью событий.

Говинд сказал:

— Поехали к ней.

Никто не стал оспаривать его право распоряжаться, не выразил сомнения. Мы должны немедленно уехать. Я встала, Кит все еще держал меня за руку. И я чувствовала на плече цепкие пальцы Говинда, но это было ложное ощущение, потому что Говинд был впереди. Мы шли за ним следом, мимо выстроившихся вдоль стен мужчин, чьи лица были наполовину освещены тусклым светом ламп, наполовину сливались со зловещим мраком. Мне показалось, что на нас смотрят с презрением, хотя и не делают попытки остановить. До самого конца, др этого непредвиденного нелепого конца, они ни на миг не теряли выдержки.

Кто-то_задвинул верхние и нижние шпингалеты, закрепив двери в распахнутом положении, створки уже не хлопали, а только при сильных порывах позвякивали задвижки.

Миновав несколько коридоров; мы оказались на улице. Сверкала молния. При ее свете я увидела тамаринд; буря выворотила его с корнями, и он упал поперек дороги. Это дерево стояло на обочине; провода с прикрепленными к ним почерневшими лампочками все еще опутывали его ветви. От обнаженных корней исходил запах прилипшей к ним земли. Помню, что я попробовала перешагнуть, через это дерево, но не смогла, потому что запуталась в сари, и Кит перенес меня на руках. Помню, что он меня смотреть под ноги, чтобы не наступить на оголившийся провод… Но это было бесполезно, потому что свет молнии то вспыхивал, то гас, и мы шли, не разбирая дороги.

Помню, что я спрашивала себя: скольку же времени потребуется монтерам на то, чтобы привести все в порядок. Наверное, они провозятся до рассвета, когда никакой надобности в иллюминацию. уже не будет.

Если память мне не изменяет, нам пришлось осмотреть довольно много автомобилей, прежде чем мы нашли свой. Если память мне не изменяет, мы сразу же выехали на шоссе, ведущее в деревню. Но как мы добрались туда, кого встретили по пути, как мы разместились в машине и кто был, за рулем, я не помню. Помню только ветер, неистово бушевавший вокруг машины. Иногда он дул нам в лоб, и тогда двигатель начинал усиленно гудеть, иногда подгонял нас сзади, и тогда казалось, будто колеса вращаются сами собой.

Но мне запомнилось несколько фраз, произнесенных во время поездки. Полный мучительной тоски голос Говинда: «Зачем она мне лгала? Я десять раз ее переспрашивал, и она уверяла, что никуда сегодня не поедет». Внезапный шквал, потом — короткое затишье, и голос Кита — резкий, ровный и холодный, как камень: «Но ты ей, должно быть, сообщил что-то важное; неужели ты воображал, что после этого она скажет тебе правду?»

Потом пошел дождь, я слышала, как он барабану по крыше машины; и через несколько минут мы оказались в деревне. Я увидела намокшие соломенные крыши, с которых капала вода; увидела поля, беспрерывно освещаемые зарницей, и сквозь редкие деревья, в пляшущем ярком пламени увидела обгоревшие, но еще не рухнувшие останки дома, где когда-то помещалась школа.

Мы выскочили из машины и, не задумываясь над тем, что сделать уже ничего нельзя, кинулись, кик безумные, к горящему зданию. В горячем воздухе клубился едкий дым, который саднил горло и ел глаза. Разлетавшиеся во все стороны угольки больно жалили кожу. Наконец мы, задыхающиеся, наполовину ослепшие, остановились.

Неподалеку от нас, прямо под дождем, ярко освещенные пламенем, стояли две группы мужчин: горожане и местные жители. Они стояли близко, почти вплотную друг к другу. Среди виднелась согбенная фигура Хижи. Почерневшая, промокшая одежда плотно облегала его тело, а на плечах лежала дерюжка из кокосовой фибры, которую кто-то накинул из жалости. Он стоял на коленях на мокрой земле и молился. Я никогда прежде не видела, чтобы он так молился: руки его были скрещены на груди, ногти впились в плечи, широко раскрытые глаза смотрели пристально, почти не мигая, словно их направляла могучая неумолимая воля. Казалось, отвернуться хоть на миг, прикрыть усталые веки, забыться — значило для него изменить своему долгу.

Видимо, не замечая нас, он продолжал молиться… Я слышала, как он взывает к своему богу; голос его то взмывал над ревом пламени и воем ветра, то снижался до тихого бессвязного бормотания, затем опять слышали ей отчетливые призывы. Вокруг него сгрудились безмолвные крестьяне. Кто-то придерживал его руками, словно опасаясь какой-нибудь безумной выходки, хотя повода для такого опасения не было. Когда мы подошли, они расступились, пропуская нас, затем снова замкнули круг. Все чего-то ждали. Даже Говинд чего-то ждал. Наконец он подошел к Хики. Глядя на их лица, трудно было сказать, кто из них страдает сильнее.

— Где она? Где Премала? — спросил Говинд хриплым надтреснутым голосом.

Хики тупо посмотрел на него, словно не поняв вопроса, потом глухо ответил:

— У бога — И вновь уставился на пламя.

Мне показалось, что Говинд лишился рассудка. Он шагнул вперед. Лицо его перекосилось, руки потянулись к миссионеру. Но тут подскочил