Склонный к полноте дофин почти всегда держал рот приоткрытым из-за «немного испорченного носа»[52], как говаривала его воспитательница. Не слишком умный, зато доброго нрава, он уже в свои шесть с половиной лет был вынужден приспосабливаться к трудной роли сына Людовика XIV — роли, которую ему доведется играть всю жизнь. Он рос единственным ребенком в семье: две маленькие принцессы умерли почти сразу после рождения. Ходили слухи, будто одна из девочек была черной, как мавританка, потому что беременная королева пила слишком много шоколада.

Третья малышка, Мария-Тереза, прожила только десять месяцев.

Анжелика ясно видела, что ее сыновья, несмотря на отсутствие должного воспитания, выглядят не только более элегантными, раскованными и непринужденными, но и более представительными, чем наследник короны. Она восхищенно наблюдала, как мальчики одновременно отвесили низкие поклоны, выставив одну ногу и коснувшись шляпами пола, а потом под поощряющим взглядом мадам де Монтозье по очереди вышли вперед поцеловать руку, протянутую дофином. Она чуть не лопнула от гордости, когда Флоримон почтительно, но очень естественным и добродушным тоном сказал:

— Монсеньор, какая красивая у вас ракушка!

Выяснилось, что это украшение дофин самолично добавил в свой наряд. Он нашел ракушку сегодня утром среди песка паркового партера и не желал с ней расставаться, потребовав, чтобы ее прикрепили между крестом святого Людовика и крестом великого адмирала флота. Придворные дамы в конце концов уступили детскому капризу.

Замечание Флоримона оживило интерес дофина к своему сокровищу, и он тут же возжелал показать его своим новым друзьям. А потом, забыв о застенчивости, повел мальчиков любоваться коллекцией глиняных фигурок, маленькой пушкой и своим лучшим барабаном с серебряными палочками.

Интуиция Флоримона, подсказавшая ему невинную лесть, помогла справиться со сложной взрослой ситуацией, вызвав восторг у его воспитателей. Ледигьер и Ракан заговорщически переглянулись, и счастливая Анжелика решила вечером выдать им вознаграждение в тридцать экю.

Согласно церемониалу, в комнате появилась королева в сопровождении свиты фрейлин и нескольких дворян. После поклонов Кантора попросили спеть перед Ее Величеством. В начале его выступления произошло небольшое недоразумение. Встав на одно колено, Кантор запел свою любимую песенку:

Бьют барабаны. Это на бал

Король своих дам созывает…

Неожиданно аббат подскочил к своему воспитаннику, якобы чтобы перенастроить лютню. Перетягивая струны, учитель что-то прошептал мальчику, после чего тот с невозмутимым видом запел совсем другую песню. Происшествие оставили без внимания все присутствующие, и в первую очередь королева-испанка, совершенно не знакомая с французскими народными песенками. Зато Анжелика смутно помнила, что в той песне, сложенной в прошлом веке, говорилось о прелюбодеяниях короля Генриха IV, и была признательна аббату за своевременное вмешательство. Право, ей стоит лишний раз поблагодарить мадам де Шуази за удачный выбор наставников.

Голос Кантора был поистине ангельским — чистого тембра, при этом твердый и уверенный. Он нисколько не вибрировал, даже когда мальчик брал самые длинные ноты. Голос был хрустальным, но без пошлой слащавости, иногда свойственной маленьким детям.

Дамы, которые из вежливости приготовились слушать очередное «юное дарование», пришли в полный восторг. Флоримон, изначально привлекший их внимание, отошел на второй план. Все присутствовавшие благожелательно рассматривали маленького певца, пусть и не такого красивого, как его старший брат, но с глазами редкого оттенка, которые во время пения сияли одухотворенным светом. Особенно бурно восхищался господин де Вивонн, расточавший юному певцу комплименты не только из желания польстить Анжелике. Как и многие придворные, он был одаренным человеком. Брат мадам де Монтеспан, капитан галер и генерал-лейтенант флота, писал стихи, сочинял музыку и играл на нескольких музыкальных инструментах. Разумеется, он называл себя дилетантом и уверял, что для него эти увлечения — не более как средство от скуки, но именно ему неоднократно поручали постановки придворных балетов, причем с этой задачей он весьма недурно справлялся. Вивонн попросил Кантора исполнить еще несколько песен из его репертуара, выбирая наименее фривольные. Прозвучала даже ариетта рождественской мессы, притом в настолько виртуозном исполнении, что все были тронуты до глубины души. Королева потребовала немедленно послать за господином Люлли.

Придворный композитор занимался с хористами в часовне и был весьма раздосадован, что его оторвали от репетиции. Но когда он услышал, как поет удивительный ребенок, его лицо расплылось в улыбке. Голос необычайно высокий и очень редкий, заявил Люлли. Он не поверил, что Кантору еще не исполнилось восьми лет; потому что такая грудная клетка бывает у одиннадцатилетних. Но карьера юного дарования будет короткой, уже мрачно добавил Люлли: ведь при взрослении голос почти наверняка испортится. Разве что он станет «голосом кастрата», а для этого мальчика к десяти или одиннадцати годам придется лишить мужественности. Подобные голоса пользуются огромным успехом: безбородые юноши с ангельской внешностью считаются самым изысканным украшением королевских капелл всей Европы. Обычно их набирают из детей бедных музыкантов или бродячих комедиантов, стремящихся обеспечить своим сыновьям достойную карьеру вместо обычной нищенской жизни при посредственном таланте.

Анжелика даже вскрикнула от негодования. Кастрировать ее малыша Кантора?! Какой ужас! Слава Богу, он — дворянин, ему уготована совсем иная судьба, нежели потеря мужского естества. Он научится владеть шпагой, поступит на королевскую службу и наплодит многочисленное потомство.

Предложение господина Люлли стало предметом фривольных придворных шуток, хотя и в иносказательной форме. Кантора передавали из рук в руки, ласкали, хвалили, подбадривали. Как всегда, спокойный мальчик принимал это внимание и восторг с видом добродушного кота, который в то же время думает о чем-то своем.

В конце концов решили, что когда монсеньор дофин будет передан в руки воспитателей-мужчин, Флоримон и Кантор займут место в его свите среди прочих сеньоров, чтобы сопровождать наследника в манеж, в зал для игры в мяч, а позже и на охоту.

Итак, мальчики, едва выйдя из пеленок, уже почти получили должность при дворе, между тем как их мать пока не достигла никаких успехов на этом поприще. Ей предстояло довольствоваться ролью матроны, получающей пенсион, из которого она отсчитывает экю, чтобы выкупать должности для господ Флоримона и Кантора де Моренс-Бельер. Перспектива забавная, но несколько оскорбительная.

Анжелика спрашивала себя, что ей предпринять. На первый взгляд, казалось бы, все ясно: приобрести должность при дворе ей помогут осведомленность и деньги. Но, несмотря на солидное состояние, она не смогла добиться даже ничтожного места. Например, должность второй камер-дамы королевы у нее из-под носа похитила некая бедная родственница мадемуазель де Лавальер.