Я все не решался ее окликнуть. Может, разыграть случайную встречу? Забегу вперед, развернусь и пойду обратно. “Ну надо же, какая приятная неожиданность!” Я было прибавил шагу, но тут же раздумал. Глупость это, какой из меня актер. Я должен сказать все как есть. В конце концов, мы уже знакомы. Чего уж проще. Мы пили вместе кофе. И так легко нашли общий язык. В моем поступке не было ничего предосудительного. Наоборот, она наверняка мне обрадуется. Так почему же я никак не соберусь с духом? Она внушала мне робость – другого объяснения не было. Она чуть замедлила шаг, я по-прежнему тащился следом, мучаясь сомнениями и растеряв последние остатки мужского искусства обольщать женщину. Да, так и есть. Я совсем разучился. Забыл, как это делается. Всё, женщины не для меня… Время страшно тянулось, хотя несуразная эта погоня продолжалась самое большее три минуты. К счастью, наконец что-то изменилось. Она вдруг остановилась. Пришлось и мне замереть.

Если она обернется и увидит, как я тут стою столбом, нелепость ситуации перечеркнет всякую надежду на будущее. Но именно это и произошло. Она обернулась, и мы очутились лицом к лицу. Она посмотрела на меня в упор. Без слов. Наверняка подумала, что я спятил. Странная это была сцена. В молчании мы стояли вдвоем в клокочущей городской толпе. Не шевелясь. Ни дать ни взять образчик современной живописи, непостижимый на взгляд прохожих. Мы помедлили в этом янтарном сгустке времени. Город вокруг словно растаял. Мы были одни на свете.

Прошло несколько недель. Я никогда еще не жил такой бурной жизнью. Не вылезал со стройки. Приходилось пошевеливаться, поскольку на время ремонта гостиница была закрыта. Я нанял себе в подмогу двух знакомых поляков. А новую квартиру устроил себе из двух соседних номеров на последнем этаже. Под крышами Парижа… Было в этом что-то студенческое. Каждый вечер я наблюдал, как город мало-помалу одевается тьмой. Наконец-то у меня появилось время любоваться открывающейся панорамой. Мало что может соперничать по красоте с природой. Этот город может. Мы бьемся над тем, чтобы сотворить чудо – в стихах, в живописи, в кино, в музыке, – а оно вот, пожалуйста, рядом, и уже готовое. Наше отношение к родным местам зависит от возраста, от того, что с нами в настоящий момент происходит. Я провел в этом городе – или его окрестностях – всю свою жизнь, но казалось, открывал его для себя в первый раз. Он как бы заново вырисовывался на моих глазах – невероятное и бесконечно привлекательное зрелище.

Мое лирическое томление оборвал приход Эдуара. Карикатурное вторжение действительности в грезы[31]. У него явно что-то стряслось. Поначалу он силился не подавать виду: вяло повосторгался моим новым жилищем, похвалил, едва взглянув, что-то из обстановки. Я налил ему бокал красного, и, не дожидаясь меня, он осушил его одним махом. Это было не похоже на него: он обожал тосты. В его духе было бы провозгласить: “Ну, за твою новую квартиру!” Или повыспренней: “За твою новую жизнь!” Но ничего такого он не сказал. А, выдув вино, тут же протянул мне пустой бокал. На языке выпивох это означало: “Еще”. Он продолжал наливаться вином, и мне не оставалось ничего другого, как спросить:

– У тебя неприятности в клинике?

– …

Он не ответил. Надо было спросить короче: “У тебя неприятности?” А я зачем-то уточнил, как будто у Эдуара не могло быть трудностей, не связанных с работой. Есть люди, внушающие уверенность: в их личной жизни, в их семье все железобетонно прочно. У вас чего только не приключается, на вас обрушиваются тысячи мелких драм, а они никогда не сбиваются с курса: знай катят себе по ровной дороге. До недавних пор я так же думал про Эдуара. Но кажется, сейчас, у меня на глазах, этой стабильности пришел конец – он буквально рухнул в низкое креслице, которое я откопал на барахолке.

– Да что стряслось?

– …

– Ну, расскажи! Я же вижу, что-то случилось. Ты сам не свой.

– Сильви.

– Что Сильви?

– Она… ушла от меня.

– …

Мы с Сильви не виделись с того самого утра, когда она меня домогалась. Я предпочел держаться подальше от их семейного очага. Кстати подоспел и предлог – я с головой ушел в строительство. Мы частенько перезванивались с Эдуаром, но мне не хватало духу поинтересоваться, как там Сильви. Да и она, наверное, чувствовала себя неловко и только рада была, что меня не видно.

– Но почему? Вы что, поссорились?

– Нет. Если бы.

– Тогда в чем же дело?

– Все произошло очень мирно. Сильви спокойно объявила, что уходит. Как будто задумала это давным-давно.

– Сочувствую.

– Самое ужасное, что у нее кто-то есть.

– Кто-то есть? Нет… быть не может…

– Но это точно. Кошмар какой-то!

– Ох…

– Сущий кошмар.

– И… ты… знаешь, кто это?

– …

– Она тебе сказала?

– Да.

– …

– Это и в самом деле ужасно. В жизни не думал…

– Может, она сама не знает, что делает. Наверняка у нее просто срыв.

– Нет никакого срыва. Я видел ее глаза. Ни малейших сомнений.

– …

– Она влюбилась. Это же заметно. Смотреть противно.

– …

– Она ушла к женщине.

Онемев, я переваривал это известие. Сильви, к женщине. Она, так любившая мужчин. Помню первые годы нашей дружбы: когда мы встретились, только одно и было у нее на языке. Ей так хотелось, чтоб вокруг нее вились мужчины. И это, на мой взгляд, доходило до неприличия. Да и теперь вот – на меня-то как набросилась! Видимо, то был последний всплеск.

– Я привил ей отвращение к мужскому полу. Можешь себе представить? – хныкал Эдуар.

– Что ты, не говори так.

– Но так и есть.

– По мне, так это даже не так обидно, если от тебя уходят не к мужчине, а к женщине.

– Только не Сильви. Уж я-то знаю, она не лесбиянка. Дело во мне. У кого хочешь отобью вкус к разнополой любви.

– Не болтай ерунды.

Но Эдуар твердил одно и то же, вливая в себя бокал за бокалом. Конечно, ему приходилось очень туго, зато он теперь мог “начать все сначала”. В таких случаях наши близкие употребляют смехотворные выражения, которые ничего не значат[32]. Мы стараемся всячески подбодрить человека, которому очень плохо, хотя что тут скажешь. Странно, больно, но ничего не поделаешь. Сильви ушла. К мужчине или к женщине – в конечном счете какая разница! Эдуар только ею и жил; лишившись ее, он лишился части себя. Его сердце будет хромать. На мой взгляд, ему не в чем было себя винить: Сильви была недовольна сама собой и главным образом тем, что не стала успешным художником.