Наконец Л. снова поднял глаза.

– Так вот, товарищ Шнитов, мне тут ваш начальник про вас чудеса рассказывал. Таких вы результатов добились в политико-воспитательной работе, что хоть на выставку вас отправляй… Доложите, как вы добились таких успехов.

Папа Шнитов улыбнулся еще шире, чем улыбался до этого, и сказал:

– Секрет политшинели.

– Что?! – спросил дивизионный комиссар. – Что вы сказали?

– Я говорю – секрет политшинели… Но от вас, товарищ дивизионный комиссар, я никакого секрета делать не буду…

– Нет, вы мне объясните, – обратился Л. к полковнику Хворостину, – что он несет? Он же не понимает, что говорит!

– Это у него поговорка такая, – пояснил полковник.

– Тем хуже, если это не оговорка, а поговорка! Значит, он эту чушь постоянно повторяет? Так, что ли?

– Повторяю иногда, – признался Папа Шнитов.

Он никак не мог взять в толк, почему слова, которые он и в самом деле повторял перед многими людьми, так рассердили инспектора.

Папа Шнитов посмотрел на полковника, но ничего, кроме растерянности, в его глазах не увидел. Лицо полковника было белее снега. Кадык у него двигался вверх и вниз.

– Не придавайте значения, товарищ дивизионный комиссар, – вымолвил с трудом полковник Хворостин.

– Ах, не придавать значения?! – На лице инспектора появилась усмешка. – Это, видимо, ваш излюбленный метод руководства, полковник, – «не придавать значения»!

Л. нагнулся к личному делу Папы Шнитова, быстро перелистал его и, найдя то, что искал, поднес дело чуть ли не к самым глазам полковника.

– Вот рапорт старшего лейтенанта Горбачева на ваше имя. Он перечисляет здесь различные проступки своего коллеги Шнитова. А вот резолюция, наложенная на рапорте. Подпись, правда, неразборчива.

– Моя здесь подпись, – не заглядывая в дело, сказал полковник.

– И что же вы тут начертали? Разбираете?

– Разбираю. «Не придавать значения».

– Вот и я говорю: не придавать значения фактам – ваша система.

– Разрешите доложить, – полковник поспешно встал. Поднялся с места и Папа Шнитов. – Я усмотрел в этом рапорте личные счеты. Рапорт написан офицером, который сам хотел занять должность замполита той самой роты, куда был назначен старший лейтенант Шнитов.

– А какое это имеет значение, – спросил инспектор, – личные тут счеты или не личные? Факты, изложенные в рапорте, вы проверили?

Полковник молчал.

– Ясно, не проверили… Шнитов!

– Я!

– Где живет ваша мать?

– Жила в Ленинграде.

– А где она сейчас?

– Умерла в тысяча девятьсот тридцать третьем году.

– И это ясно. Значит, старший лейтенант Шнитов дважды в месяц навещал старушку на том свете? И вы это знали, полковник.

– Никак нет. Я не знал…

– Нет, вы знали. В рапорте ведь об этом написано. Значит, знали, но решили «не придавать значения» тому, что старший лейтенант Шнитов водит вас за нос.

Полковник молчал.

– Я же не для себя, – начал было Шнитов. – Я – чтобы бойцам своим помочь и семьям…

– Потом будете оправдываться! – оборвал его Л. – В рапорте сообщается, что вы занимались самым настоящим очковтирательством.

– Вот уж никогда.

– Занимались! Всех бойцов, до единого, в письмах к их родственникам охарактеризовали как лучших в роте солдат. В число лучших попал и такой нерадивый солдат, как некий Пантюхов…

– Пантюхов погиб за Родину, товарищ дивизионный комиссар. Значит, он герой, как и все, павшие в бою, которым в каждом приказе Верховного главнокомандующего воздают славу!

– Прекратите демагогию, Шнитов! Было это или нет с письмами?!

– Было… Я хотел как лучше…

– Чего вы добивались таким образом – это понятно. Хотели задешево нажить у солдат авторитет добренького дяди! И это вам удалось! Знаете небось, как вас все кличут, в том числе и рядовые? «Папа Шнитов»! Докатились! Это называется политработник! В армии! Во фронтовой обстановке! Для чего политработникам даны воинские звания?! Чтобы солдаты их в глаза и за глаза называли «дядя Федя», или «милый Вася», или «Папа Шнитов»? Как во дворе?! И вы это тоже знали, полковник.

– Знал.

– И по своему обыкновению не придали значения?

– Виноват.

– Да, виноваты. Но зато среди художеств этого Папы Шнитова есть факт, которому вы значение придали. Только совсем не то, какое надо было ему придать.

Инспектор перевернул лист личного дела. Вслед за рапортом старшего лейтенанта Горбачева был подшит номер армейской газеты с фотографией Охрименко и Щукина и со стихами Степана Пули.

– Ну что ж, – сказал инспектор, – с редактором газеты я отдельно поговорю. Безобразие! Тоже мне литература! Но как могло случиться, что в тыл врага был послан воинствующий сектант, прямо заявивший, что не желает защищать Родину от фашистов?! Это же вообще… Это же полная потеря бдительности!

– А как же в гражданскую? – спросил Папа Шнитов. – И офицеров бывших, и буржуйских сынков разных на территорию белых посылали… И тех же попов… Умели видеть, кому можно доверить, и не боялись.

– А сколько было предателей среди всех этих бывших? Сколько раз они обманывали наше доверие?! В гражданскую у нас опыта было мало еще. Почему назад смотрите, по старинке размышляете?! Вы пошли на авантюру, которая могла очень плохо кончиться. А начальник политотдела, вместо того чтобы немедленно отстранить от должности такого политработника, не нашел ничего лучшего, как нахваливать его перед строем роты!

– Разрешите доложить, – снова подал голос Папа Шнитов.

– Ну что еще? Что вы еще можете сказать? Факты за себя говорят, а вы хотите по каждому вопросу митинговать. Тоже по примеру гражданской войны?! Ну что еще?

– Всякое дело вернее всего по результатам судить… А ведь рота у меня хорошая… Дисциплина… И настроение… И боевые показатели. А баптист этот Щукин «языка» привел и не убежал никуда… Воевать стал хорошо… Ежели все это под углом кляузы рассматривать… так оно, конечно, все в черном свете вымазано будет…

– Ну хватит, Шнитов, свои заслуги расписывать! Хватит! Скромнее надо быть. Судить вас надо за ваши художества, а вы мне тут заслугами размахиваете…

– Судите, если виноват…

– Так вот, Шнитов. Учитывая ваш возраст, участие в гражданской войне и малое образование, считаю возможным ограничиться в отношении вас одной мерой – отстранить от политработы.

– Это не в вашей власти, товарищ дивизионный комиссар, – сказал Папа Шнитов с такой твердостью в голосе, что полковник Хворостин посмотрел на него с удивлением и страхом. Ему подумалось, что Папа Шнитов сошел с ума.