«Я буду послушной, – повторяю я про себя. – Я не буду жаловаться. И я выберусь отсюда».

Спустя несколько дней я выздоравливаю, хотя поясницу все еще ломит. Мы с Аннабель сидим на моей кровати, играем в «Хальму» перед сном, когда раздается стук в дверь и входит герцогиня.

Я не припомню, чтобы герцогиня когда-либо стучалась в дверь. По крайней мере, в мою дверь.

– Оставь нас, – говорит она. Аннабель собирает игру и спешит уйти, бросая обеспокоенный взгляд в мою сторону.

Платье герцогини поблескивает в свете затухающего огня, когда она проходит к дивану. Вид у нее измученный. Когда она говорит, ее голос тихий, почти нежный.

– Пожалуйста, – говорит она, опираясь рукой на свободное место рядом с собой. – Сядь ко мне.

Диван настолько мал, что наши колени едва не соприкасаются. От запаха ее духов меня тошнит.

Герцогиня расправляет юбки.

– Я пыталась сделать все по правилам, но не уверена… В общем, у меня возникли некоторые трудности… – Она качает головой и улыбается. – Со мной редко такое бывает, что я теряюсь в словах. Ты очень много значишь для меня. Иногда, я знаю, меня подводит мой характер. Я прошу прощения за это.

Я не знаю, что сказать. Почему-то эта странно притихшая герцогиня пугает меня больше, чем холодная и злая.

– Я завидую тебе, – признается она. – Твоим… способностям. – Должно быть, она видит недоверие в моих глазах, потому что смеется. – О, ты можешь мне не верить, но это правда. Мы все завидуем суррогатам. Неужели ты думаешь, что я бы не сделала это сама, будь у меня хоть малейшая возможность? У меня есть богатство, да, и титул, и власть. Но у вас есть то, чего нет у меня. Я не могу создать жизнь.

Мне вспоминаются слова «львицы» на похоронах Далии: «Мы рожаем их детей. У нас власть».

– Поэтому мы превращаем вас в свою собственность, – продолжает герцогиня. – Выводим вас в свет, наряжаем. Для нас вы не больше чем домашние питомцы. Так уж заведено в Жемчужине. Статус – наша единственная забота. Сплетни – наша валюта. – Хозяйка бросает на меня пронзительный взгляд. – Знаешь, ты ведь можешь это сделать. Я читала заключение врача, видела результаты стимулятора. Твои способности гораздо выше, чем я воображала даже в самых смелых мечтах. Ты хоть представляешь, чего мы могли бы добиться вместе? Мы будем делать историю, ты и я.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рявкнуть на нее, напомнив, что ее роль в этом процессе ничтожна, она лишь поставщик эмбриона. Мы ничего не сделаем вместе.

Герцогиня изучает меня, как будто умеет читать мои мысли.

– Я рассердила тебя, – говорит она.

Я перевожу дыхание, прежде чем ответить.

– Я просто не понимаю, моя госпожа, – осторожно говорю я. – Эту одержимость. Стремление всегда быть первой. Почему бы не родить обычного ребенка в положенное время?

Ее взгляд становится отстраненным, когда она смотрит на угасающие угли. В комнате надолго воцаряется тишина.

– Знаешь, я должна была стать Курфюрстиной, – тихо произносит она.

Мои глаза расширяются.

– Мне был месяц от роду, когда состоялась помолвка, и шестнадцать лет, когда ее расторгли. Курфюрст и я… мы были очень близки. Это была идеальная партия. Дом-основатель и будущий Курфюрст. Я была рождена для славы. – Она кажется совсем молодой и ранимой, и я даже вижу, как что-то поблескивает в уголках ее глаз. – Моя жизнь должна была стать счастливой, – шепчет она.

– Что же случилось? – робко спрашиваю я.

Герцогиня пожимает плечами.

– Мужчинам нельзя доверять. Тебе повезло, что ты никогда этого не испытаешь на собственной шкуре. – Она неожиданно хлюпает носом, поигрывая подвеской на браслете. – Какой была твоя жизнь? Я имею в виду, до Южных Ворот. Ты была счастлива?

Мне не хочется откровенничать с ней. Не хочу, чтобы она вторгалась в мою прошлую жизнь.

– Да, моя госпожа. Я была очень счастлива.

– Расскажи мне об этом.

Я смотрю на огонь в камине и представляю, что сижу в гостиной Южных Ворот, разговариваю с Рейвен.

– У меня есть младшие брат и сестра. Я заботилась о них, пока мои родители работали. Мы с сестрой любили устраивать всякие розыгрыши для нашего братца. – Пожалуй, этого достаточно.

– У меня тоже была сестра, – задумчиво произносит герцогиня. – Мать Карнелиан. Мы не ладили.

Я хмурюсь.

– Я думала, что королевским особам можно иметь только одного мальчика и одну девочку.

– Да. Но иногда рождаются близнецы. Обычно эту проблему решают устранением одного эмбриона, но моя дорогая мамочка была недостаточно сильной, чтобы принять такое решение, а мой отец во всем ей потакал. – Ее рот кривится, как будто она попробовала что-то гадкое. – Наверное, ты очень любила свою мать.

– Я по-прежнему ее люблю.

На губах герцогини грустная полуулыбка.

– Конечно. – Она смотрит на меня каким-то странным взглядом. – Все, чего я хочу для своей дочери, это чтобы она была счастливой, – говорит она. – Я сделаю все, чтобы дать ей лучшую жизнь. Неужели это возбраняется? – Она смеется, и в ее смехе нет привычной резкости или сарказма. – Я, наверное, несу сентиментальную чушь? Мой отец, должно быть, переворачивается в гробу.

Она вдруг резко поднимается с дивана, и от ее мягкости не остается и следа. Передо мной все та же холодная маска, к которой я привыкла.

– Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома. Поэтому можешь гулять по дворцу без сопровождения. Твою новую виолончель доставят завтра. Я надеюсь, ты найдешь ее удовлетворительной. – Она подходит к двери и останавливается на пороге.

– Надежда – это великая ценность, не так ли? – тихо говорит она. – Но понимаем мы это, только когда она уходит.

Она закрывает за собой дверь, а я откидываюсь на спинку дивана, пытаясь сообразить, что это было.

Виолончель доставляют на следующий день, как и обещано.

Хоть я и не рассказываю Аннабель о своем разговоре с герцогиней, она уже знает, что во дворце мне больше не требуется эскорт. Когда я говорю ей, что собираюсь в концертный зал, она лишь улыбается и кивает, продолжая застилать мою постель.

Я музицирую минут двадцать, но ни вибрации струн, ни движения смычка не занимают мои мысли. Этот пистолет-стимулятор чрезвычайно порадовал и доктора, и герцогиню. Надо бы расспросить в следующий раз Люсьена, что это за штука.

Мне интересно, не на это ли намекала Рейвен, когда спрашивала, была ли я у врача. Может, из-за пистолета у нее такие потухшие глаза? А вдруг ее подвергают пыткам в доме Камня?