Вся его жизнь зависела от зрения. Павел осознал это в полной мере только сейчас, когда окривел на один глаз. Когда сидел и таращился в экран ультразвукового сканера, пытаясь понять хоть что-нибудь.

Надо ж такому присниться – гарпии, горы Гадеса, ущелье… Глупо. Еще глупее – винить сон в том, что болит глаз. Скорее всего, причинно-следственная связь противоположна – ночью заболел глаз, вот и приснилось, что вырвала его хищная тварь. Причина, вероятно, банальна – злоупотребление алкоголем. Последствия пока не совсем ясны – то ли сосуд какой-нибудь лопнул, то ли что-то более серьезное (не дай бог, конечно).

В квартире Дрыгачева не было ни одного зеркала. Поэтому Паша узрел собственное изображение только на работе. Изображение, скажем прямо, особого эстетического удовольствия не доставило. Проще всего было решить, что доктора Мятликова хорошо приложили кулаком, нарисовали ему вокруг левого окуляра высококачественный фингал. Однако Павел, несмотря на случившееся вчера бытовое пьянство, отчетливо помнил, что никто его не бил, и сам он глазом ни на что твердое не натыкался.

Нет, он определенно ни черта не понимал в том, что показывал ему ультразвуковой аппарат. Работал полувслепую, руководствуясь скорее интуицией, чем информацией. Нужно было идти к окулисту, предъявлять ему свое фиолетовое буркало и брать больничный. Однако Мятликов не спешил. Идти сейчас, дышать на коллегу густым коньячным перегаром – прямой удар по репутации. Отменить платный прием, дотянуть хотя бы до полудня, потом сбежать домой… Вера Анатольевна как-нибудь прикроет, куда ей деваться… И больше не пить. Ни капли. Попил – и хватит. Сегодня отлежаться, а с завтрашнего дня приступить к здоровому образу жизни. Отжимания, наклоны, растяжка, абонемент в бассейн. И на диету сесть – обязательно. Пузо вон какое нажрал – скоро в дверь не пролезет…

Как ни странно, все получилось. Уже в половине первого Павел оказался в квартире (собственной, не дрыгачевской) и начал собирать вещички. За этим занятием и застукала его жена.

Наивный Паша надеялся избежать встречи с ней. Рассчитывал, что успеет удрать до ее прихода. Просчитался.

Она пришла намного раньше, чем обычно. Само собой, не нечаянно – отпросилась со службы, нутром почуяв, что блудный муженек должен днем заскочить домой. Вошла, хлопнув входной дверью. Павел обомлел, едва не уронил вешалку с костюмом – все внутри него перевернулось.

– Ну, и что это значит? – Нина стояла в дверном проеме, теребя в руках сумку.

– Я, это… Ну в общем… – Павел покраснел, замялся, стушевался напрочь. – Как бы тебе это объяснить…

– Как есть, так и объясни. Уходишь от меня, да?

Ненавидит она его – вот что. Если б он был дорог ей хоть немного, никогда не задала бы такой прямой вопрос. Попыталась бы подъехать окольными путями, выяснить, что происходит, попробовала бы хоть как-то сгладить ситуацию.

Да нет, вовсе не ненавидит. За что его ненавидеть, тюфяка такого, слизня бесхребетного? Она просто равнодушна к нему. Есть он дома – и ладно. Нет его – и слава богу. Свалить собрался – скатертью дорога.

– Да что ты, Нин, вовсе я не ухожу, – торопливо забормотал Павел. Просто я квартиру еще одну получил. Тут, рядом, на соседней улице. Честно, правда, можешь сама посмотреть. Хочу обжить ее маленько. Слушай я утюг старый возьму, можно? А то там нет утюга. А тебе новый оставлю. Ты ведь не против, да?

– Квартиру получил? – Нина покачала головой. – Оригинальное объяснение, ничего не скажешь. И кто же тебе дал эту квартиру? Больница? Учли твои стесненные жилищные условия, уважили как передовика производства?

– Ну, не совсем получил, – поправился Павел. – В наследство от родственника она мне досталась.

– Какого родственника?

– Дрыгачева.

– Какого Дрыгачева?

– Дрыгачева Алексея Ивановича. Он мне двоюродным дядей был. Умер несколько дней назад.

– Что-то я от тебя никогда про такого не слышала.

– Теперь услышала.

– Что, совсем-совсем унаследовал? И документы оформлены?

– Ага.

– И в каком она состоянии?

– Так себе… – Павел неопределенно помахал рукой. – Ремонт, конечно, не помешает, но с этим пока можно подождать.

– И ты идешь туда жить…

– Ага. Понимаешь, Нин, там замок хлипкий. Пока новый не поставили, нужно бы побыть там, чтоб не обворовали. И еще…

– Все понятно, – оборвала его Нина. – Ладно, иди, живи. Только адрес оставь. И еще: что у тебя с глазом?

– Сосуд лопнул, – простодушно объяснил Паша.

– От пьянства?

– Да нет, что ты? Какое пьянство? Я практически не употребляю …

– Это ты кому другому рассказывай.

– Да я вчера только чуточку выпил. С устатку…

– Смотри, допрыгаешься, выгонят тебя с работы, – резюмировала жена. – Помочь тебе собраться?

– Сам справлюсь.

– Тогда я пойду. С работы только на час отпросилась.

– Иди.

Нина повернулась и пошла.

Павел хотел было крикнуть ей в спину: «Подожди», остановить ее, объяснить, что ничего особенного не происходит, что он вовсе не бросает семью, не уходит к другой, и с питием сегодня же завяжет… Не крикнул, не остановил. Потому что все, что он мог сказать, было ложью. Он уходил. Уходил не к другой женщине, уходил к самому себе. Чтобы жить с самим собой, в блаженном одиночестве, и не видеть ни одной человеческой морды каждый день с пяти вечера до восьми утра. Именно этого он хотел сейчас больше всего на свете.

Ну и насчет завязки с алкоголем – тоже большой вопрос. Утренняя интоксикация уже прошла, растворилась, снова появилось желание. Нестерпимо хотелось вмазать. Хотя бы стопочку. Рюмашку, самую маленькую – чтоб перестали дрожать руки и хотя бы малое подобие спокойствия вернулось в душу.

Он не будет покупать Реми Мартина. Довольно с него, нужно все-таки знать меру. Маленькую бутылку дербентского – не больше. И пить ее не всю разом, растянуть на три дня. А на четвертый завязать вовсе.

Купил две фляжки дербентского – не удержался. Запас на шесть дней, стало быть… Но выпил обе в тот же вечер. Причем первую – уже в прихожей, из горла, поперхиваясь и надсадно кашляя.

Так вот сложилось.

* * *

Еще три дня Павел держался на плаву непостижимым образом. Загребал руками, взбрыкивал ногами, судорожно вдыхал воздух, пытаясь не захлебнуться, не утонуть с головой. Напивался вечером, ночью переживал кошмарные сны, просыпался утром разбитый и до икоты перепуганный, мокрый от пота, приводил себя в более или менее рабочее состояние и брел в больницу. Левый глаз болел с каждым днем все сильнее, но Павлу была невыносима мысль о том, что нужно идти к окулисту и сдаваться болезни. Он купил очки – черные, огромные, закрывающие синяк. Он старался как можно меньше выходить в коридор, выключил в кабинете свет и обследовал пациентов в темноте. И еще: ни разу не зашел в «Евроспар», хотя каждый раз, когда проезжал мимо супермаркета на маршрутке, сердце колотилось и едва не выпрыгивало из груди, а ноги дергались от желания встать и побежать туда, туда, где роща тенистая, полная сладостной неги…