Мангуст сыграл, как учил, – на опережение.

Вот только что Сергеев, безошибочно взявший кровавый след, буквально наступал на пятки бывшему куратору, а вот – дверца мышеловки захлопнулась, и тот, кто только что ощущал себя котом, понял, что на самом деле он мышь.

Мангуст знал шаги Сергеева наперед и, не исключено, что и покойный ныне «язык» оказался в штаб-квартире не случайно – все предусмотрел мудрый Андрей Алексеевич. Даже технику допроса, которой будет пользоваться бывший воспитанник и друг.

Сергеев остановился и прислушался. За стальной перегородкой мерно, словно сердце гигантского динозавра, стучал какой-то механизм. Невидимые машины заставляли вибрировать металлический настил у него под ногами, подрагивать акриловые светильники, подвешенные на тонких стальных тросиках. От тревожного звука внутри костей возникало странное дрожание – так дрожит от биения тысяч крылышек плотная оболочка осиного гнезда. Казалось, еще несколько секунд – и наружу вырвется разъяренный рой, выплеснется в коридоры и туннели, заполнит смертоносной, желто-полосатой массой омерзительный, как мокрая вата, воздух…

Но ничего не происходило. Настоящая смерть неслась по бетонным трубам, смывая все вокруг, а здесь… Здесь надо было опасаться не насекомых, не пульсирующих мертвых машин и даже не взбесившейся стихии, а живого, реального человека: облысевшего, высохшего, скрученного из жил, мышц и неудовлетворенных амбиций. Бывшего кумира, спасителя, для которого в жизни не осталось ничего, кроме всепоглощающего желания пробиться в высшую лигу. Человека, для которого убить никогда не представляло проблемы, а уж теперь, после того, как он сделал то, что сделал…

«Стоп! – сказал сам себе Сергеев. – Ты ни в чем не уверен. Ты ничего не знаешь наверняка. Нет свидетелей. Нет документов. Ничего у тебя нет. Ничего, кроме слов Кручинина. Кроме предположения и свидетельства человека, пережившего психологические травмы такой силы, что любой неподготовленный просто сбрендил бы окончательно и бесповоротно. Да на Сашку у конторских психиатров история болезни толщиной с полное собрание сочинений Ленина! Кто ж ему поверил бы, кроме меня?»

И толком-то Кручинин ничего не сказал. Были намеки со стороны Мангуста. Был пещерный страх, объявший Сашу после этих намеков. И был свершившийся факт, реальность которого Сергеев не мог осознать по сей момент. Он просто не мог представить себе, что город, который он так любил, перестал существовать. Он не мог вообразить, что по плодородным, залитым ярким летним солнцем долинам прокатилась смертоносная, ядовитая волна, и те люди, которых он еще вчера знал живыми, те кого он любил, презирал, ненавидел, превратились в ничто. В воспоминание. В изгрызенные разложением, распухшие тела. В мертвые, уродливые оболочки, заполняющие дома, подвалы, улицы, плывущие по руслам вскипевших изотопной мутью рек.

Он не хотел в это верить. Но не мог не верить. Его разум сопротивлялся, корчился от самой мысли о том, что женщина, дыхание которой он все еще чувствовал на своем плече, больше никогда не скажет ничего в телефонную трубку своим ни на что не похожим, хриплым голосом. И Маринка…

При мыслях о девочке, которую он привык считать своей дочерью, горло у Сергеева перехватило, словно железным обручем, глаза опекло огнем и даже дыхание, вырывавшееся из ноздрей, стало горячим выдохом дракона. Умом он понимал, что Мангуст может не иметь к случившемуся никакого отношения. Но интуиция криком кричала обратное, и Михаил, привыкший всю жизнь прислушиваться к ней, шел в распахнутую ловушку, ни на секунду не сомневаясь в правильности выбора и справедливости обвинений.

Там, где коридор начал уходить вправо, уровень тоннеля понизился. А правая стена из «сильно потеющей», покрытой крупными каплями испарений, превратилась в настоящую водяную завесу. Вода, правда, под ногами не хлюпала, но тускло поблескивала в прямоугольных проемах металлического настила. Из нее, словно спины водяных змей, то и дело выныривали, то вновь исчезали под черной поверхностью, вьющиеся кабеля.

За поворотом открылась еще одна решетка с заблокированным скотчем язычком замка. Она отгораживала тупик, в котором Сергеев нашел люк с цифровым запором, приветливо мигавшим зеленой лампочкой «разблокировано».

Этот люк… Сергеев видел подобные схроны неоднократно. В той, другой своей жизни…

Ноги болели у щиколоток и колено крутило от сырости так, словно им занялся настоящий борец сумо. Михаил сел у металлического оголовка, опершись спиной на хлюпающую влагой стену. Пистолет он протер полой куртки – не помогло. Мелкие капельки покрывали вороненую сталь белесой сыпью. Последняя сигарета, завернутая в целлофан, превратилась в кисло пахнущую, коричневую жижу, и Сергеев с омерзением отшвырнул ее от себя.

Надо было спускаться вниз.

Там, за плотно прилегающей массивной крышкой, должна была быть добротная лестница, параллельно которой расположены направляющие подъемного механизма. Сама платформа грузового лифта всегда закрепляется в нижнем положении, а механизм тщательно консервируется, но прибывшей на место группе ничего не стоит привести его в готовность за десять минут. Если энергии нет, подъемник работает на гидравлике с ручным приводом.

Сергеев поискал глазами маркировку на кромке оголовка и, порывшись в памяти, определил, что «закладка» должна быть очень большой. Таких на весь бывший СССР было сделано меньше сотни штук, а в Москве, которая по всем планам должна была в любом случае сопротивляться до последнего живого бойца – то ли три, то ли четыре, точно он не помнил.

Его бывшая Родина всегда страдала разновидностью паранойи. Никто из ее вождей не чувствовал себя в безопасности. Отовсюду оплоту свободы и справедливости грозили враги внешние, одолевали неизводимые ни одним дустом враги внутренние. Не дремали и облеченные властью завистники разных уровней. В общем, единый и могучий, всегда был готов противостоять любому воздействию извне и любой провокации изнутри.

Для того чтобы городские и лесные партизаны не чувствовали себя оторванными от ресурсов, КГБ СССР практически на все территории страны, в городах и за их пределами, были оборудованы склады, предназначенные для снабжения отрядов сопротивления или карательных подразделений, действующих в условиях гражданской войны, оружием, средствами связи, медикаментами и продовольствием. Практически все схроны были построены теми же подразделениями, что возводили укрепрайоны и ракетные позиции, и, что главное, по тому же принципу – склад представлял собой автономную единицу, со своим энергоснабжением, вентиляцией, и оборудовался системами защиты по первому уровню. Первый уровень защиты означал, что проникновение в складские помещения без знания специальных кодов (а для каждой точки они были свои, да еще и «плавающие») не представлялось возможным и грозило любопытным или мародерам смертью от достаточно хитроумных систем противовторжения. Сергеев, имевший больше отношение к СВР, чем к деятельности ГБ на территории экс-СССР, доступа к картам расположения закладок не имел, но в свое время провел очень доверительную беседу с Колычевым.

Склад, возле которого он сидел сейчас, затаившийся в глубине коридоров московского метро, был большим складом городского типа. Такие имели несколько автономных выходов на поверхность (входы в хранилища прекрасно маскировались в колодцах телефонной сети, трансформаторных будках, подсобных помещениях крупных котельных и подвалах старых домов), собственную систему приточной вентиляции, автоматическую систему пожаротушения и охраны. Кодовый замок озорно подмигивал зеленым, приглашая Сергеева спуститься вниз – туда, где его, несомненно, ждал Мангуст – истребитель змей, подстерегающий свою добычу. Михаил понимал, что другого пути нет: из этих коридоров ему не выбраться, пока не спадет вода, даже если он откажется встретиться с бывшим куратором лицом к лицу. Только вот отказываться от схватки Сергеев не собирался в любом случае. Они должны были закончить смертельный спор, начатый много лет назад в Киеве, и победителем мог оказаться только один из них.