Однажды во время самоподготовки я открыл дверь своего класса, заглянул внутрь и страшно возмутился. Курсанты сидели небольшими группами и в одиночку, занимаясь различными учебными делами. Всё это было обычным для самоподготовки, обычным был и негромкий шум что-то обсуждающих голосов. Но в классе был табачный дым! Войдя в класс и оглядевшись, я увидел, что источник дыма находится здесь же. За крайним столом стоял Гагарин, в одной руке он держал какой-то агрегат двигателя, а в другой – дымящуюся папиросу. Мое возмущение было вполне объяснимо, не говоря уже о том, что курение в классе было, конечно, запрещено, я знал, что из курсантов мало кто курит, знал, что до этого не курил и Гагарин.

– Что это значит?!

Вопрос задал таким тоном, что дополнительных разъяснений не требовалось. В классе наступила полная тишина. Я увидел, как Гагарин покраснел, но это не была краска смущения ученика, застигнутого врасплох. Лицо его выражало обиду и даже рассерженность человека, которого не поняли и отвлекли от интересного дела. По этой причине он ответил на вопрос не сразу:

– Товарищ подполковник, я изучаю топливный насос двигателя.

– Я вас не об этом спрашиваю. Я спрашиваю о папиросе!

– Так ведь в насосе много разных каналов просверлено, они во все стороны извиваются, на свет их не увидишь, какой куда идет. Вот я дымом их и проверяю – в одну дырочку дунешь, и сразу видно, куда от нее дым выходит…

Понятно, что положение преподавателя в этот момент оказалось затруднительным. Своим объяснением Гагарин показал, что гнев мой был напрасен. С другой стороны, формально я был прав. Нужно было как-то выходить из создавшегося положения и притом быстро, так как тишина в классе приобретала, вопросительный „характер“ – курсанты с любопытством ждали моего ответа.

– Ну, вот что. Если уж вы хотите таким методом изучать прохождение каналов, то вам следует взять с собой насос в курительную комнату. А в классе откройте форточки!

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Инцидент был исчерпан.

Для Гагарина такая дотошность и желание любой ценой разобраться в заинтересовавшем его вопросе были очень характерны. Но вместе с тем он, конечно, не был „сухарем“, погруженным по уши в изучение наук. Как и все курсанты, он любил поболтать о разных событиях из учебной и неучебной жизни, любил пошутить и понимал юмор».

История из тех, что нарочно не придумаешь. И сквозь рассказ преподавателя проступает тот самый, живой и настоящий, Юрий Гагарин, которого еще не успел заслонить искусственно выхолощенный образ, придуманный советскими пропагандистами.

Помимо учебы, курсантам приходилось готовиться к параду войск Оренбургского гарнизона, запланированный на 7 ноября. Парад прошел успешно, и на следующий день пятая эскадрилья получила отпускные документы, Юрий выехал домой в Гжатск. Ему многое необходимо было обсудить со своими родителями, в том числе и вопрос предстоящей женитьбы.

Главной любовью Юрия Алексеевича Гагарина со времен аэроклуба, конечно же, была авиация. Но, как мы уже отмечали, монахом он не был и довольно рано начал заводить отношения с девушками: одно другому совсем не мешает.

Его советские биографы «щекотливую» тему либо обходили стороной, либо сочиняли романтические истории, достоверность которых трудно проверить. Постсоветские, наоборот, стараются отыскать и предъявить публике «пикантные» подробности. Например, Владимир Россошанский в книге «Феномен Гагарина» (2001, 2011) посвящает им целую главу «О любви», цитируя каких-то странных женщин, претендующих на то, чтобы считаться «близкими подругами» космонавта (при этом очевидная несогласованность их историй с известными фактами из жизни Юрия Алексеевича никого почему-то не смущает). Лев Данилкин в своем «Юрии Гагарине» не только скрупулезно собрал все слухи и домыслы на эту тему, которые смог разыскать в прессе, но и заявил, что как раз они «представляют особый интерес» в отличие от «скучной» техники. Вроде взрослый человек, а интересы, как у подростка, извините.

Не стоит идти по пути тиражирования слухов. Всё, что известно о девушках Гагарина до 1956 года, упомянуто выше. Здесь же нужно посвятить несколько слов его жене Валентине, с которой он познакомился в Чкалове-Оренбурге.

В принципе она сама рассказала подробности в своих документальных книгах «108 минут и вся жизнь» (1981, 1982, 1984, 1986) и «Каждый год 12 апреля» (1984). В работе ей помогал журналист Михаил Фёдорович Ребров. Здесь мы выделим главное.

Валентина Ивановна родилась 15 декабря 1935 года в многодетной семье Ивана Степановича (р. 1894) и Варвары Семёновны Горячевых (р. 1895). О семье сведений очень мало – очевидно, жена космонавта сама не захотела рассказывать о близких. Из книг биографов известно, что ее отец, уроженец Оренбурга, был поваром по профессии, причем высококвалифицированным: работал и в санаториях, и в ресторанах. Мать, родом из Рязанской области, занималась домашним хозяйством.

Жили Горячевы в Чкалове-Оренбурге по адресу: улица Чичерина, 35, квартира 2. В двух маленьких комнатах «коммуналки» на втором этаже старого купеческого особняка ютились двое взрослых и шестеро детей! Во время войны трех сыновей призвали в армию. Старший, Алексей, и младший, Михаил, погибли, средний – Иван сражался на Дальнем Востоке и вернулся домой. Из трех дочерей Валентина была самой младшей и к моменту знакомства с Юрием ей только исполнилось двадцать лет.

Первая встреча между будущими мужем и женой состоялась случайно. В клубе училища периодически проводились танцевальные вечера. 1 февраля 1956 года на один из таких вечеров впервые попали курсанты нового набора. Тут мы предоставим слово Валентине Ивановне, которая единственная и способна рассказать, как прошло знакомство:

«Память сохранила многое. И тот вечер в авиационном училище, кружащиеся в танце пары, музыку и вдруг появившуюся группу курсантов-первогодков, стриженых, суетливых, возбужденных своим первым выходом „в свет“ после карантина.

Тогда мы встретились впервые. Он пригласил меня танцевать. Вел легко, уверенно и сыпал бесконечными вопросами: „Как вас зовут? Откуда вы? Учитесь или работаете? Часто ли бываете на вечерах в училище? Нравится ли это танго?…“

Если откровенно, то первое впечатление от знакомства с Юрой складывалось как-то не в его пользу. Невысокий, худощавый. Голова большая, короткий ежик волос, торчащие уши. Говорит быстро, после каждой фразы как-то двигает припухлыми губами, будто припечатывает слова. Сказать о нем подвижен – значит ничего не сказать. Порой казалось, будто он одновременно находится в разных местах.

Потом был другой танец, третий… В десять часов музыка смолкла. Он проводил меня до выхода (выходить за проходную училища им тогда не разрешали) и, словно мы уже обо всем договорились, сказал:

– Итак, до следующего воскресенья. Пойдем на лыжах.