Гораций снова покачал головой.

– Я не буду вас целовать.

– Моя жизнь рушится, – трагично забормотала Марсия. – Я отвергнутая женщина. Мне придется жить с мыслью о том, что никогда у меня в коллекции не будет поцелуя с бразильской примесью, – она вздохнула. – Ну ладно, Омар, тогда приходи на спектакль.

– Какой спектакль?

– Я ведь грешная актриса из «Домой, Джеймс!»

– Оперетта?

– Да, почти. А один персонаж – бразильский рисовый магнат. Он может тебя заинтересовать.

– Я как-то смотрел «Цыганку», – вслух подумал Гораций. – Мне понравилось – до некоторой степени.

– Значит, придешь?

– Ну, я… я…

– Ах да – тебе же, наверное, нужно быть в Бразилии в этот уик-энд?

– Вовсе нет. Я с удовольствием приду.

Марсия захлопала в ладоши.

– Великолепно! Я пришлю тебе билет – на четверг, вечер?

– Ну, я…

– Замечательно! Четверг, вечер.

Она встала, близко подошла к нему и положила руки ему на плечи.

– Ты мне нравишься, Омар. Мне жаль, что я обращалась с тобой, как с ребенком. Я думала, что ты зануда, а ты очень милый.

Он саркастически посмотрел на нее.

– Я на десять тысяч лет старше, чем ты.

– Ты неплохо сохранился.

Они обменялись рукопожатиями.

– Меня зовут Марсия Мидоу, – решительно сказала она. – Запомни – Марсия Мидоу. И я не скажу Чарли Муну, что видела тебя.

Через мгновение, когда она уже почти миновала последний пролет, перепрыгивая через три ступеньки разом, она услышала голос сверху:

– Подожди…

Она остановилась и посмотрела вверх – на темный силуэт, перегнувшийся через перила.

– Подожди, – крикнул «вундеркинд» снова. – Ты меня слышишь?

– Я на связи, Омар.

– Надеюсь, у тебя не создалось впечатления, что я рассматриваю поцелуй как иррациональную сущность?

– Впечатления? Да ведь ты меня так и не поцеловал! Не бери в голову! Пока!

Сразу две любопытствующие двери открылись на звук незнакомого женского голоса. Сверху прозвучал неуверенный кашель. Собрав юбки, Марсия быстро перепрыгнула последний пролет и растворилась в туманной уличной мгле Коннектикута.

Наверху Гораций мерил шагами поле своего учения. Время от времени он поглядывал на Беркли, темно-багрового, респектабельного, вкрадчиво ожидавшего его с открытой книгой на подлокотнике. Вдруг он осознал, что ноги все ближе и ближе подносят его к Хьюму. У Хьюма появилось какое-то новое качество, незнакомое и принципиально отличное от всех прежних. Казалось, там все еще находился призрачный силуэт, и если бы Гораций сел в кресло, то почувствовал бы, что сел на колени к даме. И хотя Гораций не мог точно определить характер изменения, оно тем не менее имело место, ускользая при этом от абстрактного восприятия. Хьюм излучал нечто такое, что никогда не ассоциировалось с ним за все две сотни лет его существования.

Хьюм пах розовым маслом.

II

Вечером в четверг Гораций Тарбокс занял место в пятом ряду недалеко от прохода и погрузился в созерцание постановки «Домой, Джеймс!». Как ни странно, он ощущал, что вполне доволен собой. Циничных студентов, сидевших рядом с ним, раздражало его заметное удовольствие от проверенных временем шуток в традициях Хаммерштейна. Но Гораций этого не замечал, потому что с нетерпением ждал выхода Марсии Мидоу с песенкой о тронутом джазом «Неуклюжем увальне». И когда она появилась, лучезарная, в небрежно державшейся шляпке с цветами, на его щеках появился румянец, а по окончании песни он даже не присоединился к овации – настолько он был ошеломлен.

В антракте после второго акта рядом с ним материализовался билетер, сначала пожелавший узнать, не мистер ли Тарбокс перед ним, а затем вручивший ему записку, написанную круглым девичьим почерком. Гораций, немного смутившись, стал читать, в то время как билетер замер в проходе, терпеливо ожидая ответа.

«Дорогой Омар!

После спектакля у меня всегда разыгрывается аппетит. Если у вас возникнет желание помочь мне удовлетворить его

в баре у Тафта, просто скажите об этом стражу врат, вручившему вам это письмо.

Ваша

Марсия Мидоу».

– Передайте ей, – он закашлялся, – передайте ей, что я согласен. Я встречу ее у входа в театр.

«Страж врат» высокомерно улыбнулся.

– Д’маю, им’лось в’в’ду, что вы д’лжны быть у сл’жебн’го вх’да.

– И… И где же это?

– Выход’е. П’в’рнете вл’во. По’ал’ее.

– Что-что?

– Выход! П’в’рнете вл’во! По ал’ее!

Высокомерная персона удалилась. Первокурсники позади Горация захихикали.

Через полчаса, сидя в баре Тафта напротив натурально-золотистой шапки волос, «вундеркинд» говорил странные вещи.

– Вы обязательно должны танцевать в последнем акте? – горячо вопрошал он. – Я хотел сказать, лишитесь ли вы роли, если откажетесь танцевать?

Марсия улыбнулась.

– Мне нравится этот танец. Он забавный.

И тут Гораций решился допустить бестактность.

– Мне кажется, что вы его сейчас возненавидите, – коротко заметил он. – Публика в задних рядах довольно громко обсуждала вашу грудь!

Марсия густо покраснела.

– Ничего не поделаешь, – быстро ответила она. – Для меня этот танец – просто что-то вроде акробатического трюка. Бог мой, да ведь он довольно сложный! Я каждый вечер в течение часа вынуждена втирать в плечи мазь!

– Вам хорошо, когда вы на сцене?

– Ах, конечно! Я привыкла заставлять людей рассматривать меня, Омар, и мне это нравится.

– Гм… – Гораций погрузился в размышления.

– Как там поживают бразильские примеси?

– Гм… – повторил Гораций и после паузы спросил: – И где вы будете играть потом?

– В Нью-Йорке.

– Долго?

– Как пойдет. Может быть, всю зиму.

– Н-да…

– Омар, что с вами? Вы ведь пришли, чтобы увидеть меня, не так ли? Конечно, здесь не так мило, как в вашей комнате… Мне бы хотелось оказаться там прямо сейчас.

– Я здесь чувствую себя по-идиотски, – признался Гораций, нервно оглядевшись вокруг.

– Жаль! А мне с вами так хорошо.

В этот момент он так мрачно на нее посмотрел, что она сменила тон и, выпрямившись, похлопала его по руке.

– Никогда раньше не приходилось ужинать с актрисой?

– Нет, – печально сказал Гораций, – и вряд ли это повторится. Я даже не знаю, зачем я пришел сегодня. Здесь так светло, и все эти люди смеются и болтают, а я чувствую себя не в своей тарелке. Я не знаю, о чем с вами говорить.