Захват немцами Моонзундских островов вызвал очередной виток (пока только) информационной Гражданской войны.

Буржуазные газеты снова получили повод шуметь о развале дисциплины в армии, созданном революцией; при этом не щадили и правительство. Левые же обвиняли правительство в преступном замысле сдать Петроград врагу для того, чтобы расправиться с революцией. За прошедшее с тех пор время никто так и не смог найти доказательств наличия у правительства Керенского подобных намерений. Вопрос об эвакуации правительства в Москву, в связи с возможным созывом Учредительного собрания именно в первопрестольной, действительно рассматривался, причём ещё с весны 1917 г. Как раз из-за опасений возбудить тем самым нездоровые толки о том, что правительство бежит из Петрограда, бросая город на произвол судьбы, этот вопрос осенью 1917 г. был окончательно оставлен. Многие же культурные ценности, в частности, сокровища Эрмитажа, были эвакуированы из Петрограда ещё в 1915 г. — не потому, что город готовили к сдаче, а для сбережения от бомбёжек с «Цеппелинов». Никаких оснований подозревать само правительство в подобных планах не было.

Но правые в очередной раз «подставили» Временное правительство. Огромный резонанс в левых кругах получила реплика бывшего председателя Государственной Думы октябриста М.В. Родзянко, напечатанная в газете Рябушинского «Утро России». Поскольку сила Родзянко, по меткому выражению С.Ю. Витте, заключалась «не в уме, а в голосе — у него отличный бас», то нет ничего удивительного в том, что он высказал вслух для прессы следующее: «Петроград находится в опасности… Бог с ним, с Петроградом… Опасаются, что в Петрограде погибнут центральные учреждения [ЦИК, центральные армейские и профсоюзные комитеты и т.д.]… Очень рад буду, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, они ничего не дали России»[150].

Несомненно, что Родзянко выболтал сокровенные мысли части российской элиты. «В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих «законность и порядок», — пишет американский левый журналист. — Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца. Во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают — Вильгельма или большевиков? Десять против одного высказались за Вильгельма»[151]. Вряд ли здесь много утрировано. Просто большинство, в отличие от голосистого Родзянко, понимало, что эти настроения — не для того, чтобы высказывать их публично в беспокойное время.

Такой откровенный классовый конфликт, при котором внутренний враг представлялся значительно опаснее любого внешнего, не мог быть смягчён «парламентским» путём отдельных небольших уступок. Поэтому Керенский в это время уже крайне неохотно прибегал к популистским мерам, так как понимал, что они не смогут возыметь необходимого эффекта. Это доказывалось, например, историей с отменой смертной казни. 17 октября Временное правительство отменило смертную казнь за преступления на фронте, восстановленную им в июле. Но этот акт остался незамеченным на фоне разворачивающихся событий. Правительство не сумело увеличить на нём свой политический капитал. Когда же спустя несколько дней большевики пришли к власти, они громогласно заявили об отмене смертной казни, поставив это в заслугу исключительно себе.

Поэтому 24 октября Керенский довольно холодно встретил явившуюся к нему делегацию Предпарламента, передавшую только что принятую этим органом резолюцию. Она говорила о том, что существующее положение создано медлительностью властей в решении важных политических вопросов и рекомендовала Временному правительству объявить о своих мирных предложениях и о передаче частной земли в ведение крестьянских комитетов. По сути, это была программа, двумя сутками позже осуществлённая 2-м Всероссийским съездом Советов в виде «Декрета о мире» и «Декрета о земле». Однако Керенский резко отверг предложенную резолюцию. Он отлично понимал, что объявление правительством этих мер пройдёт незамеченным и уже не остановит готовящегося открытия Съезда Советов, который провозгласит себя высшим органом власти, а Временное правительство — низложенным. Возникший конфликт мог быть разрешён только путём открытого столкновения.

У буржуазии были основания для оптимизма накануне неизбежной Гражданской войны. Обстановка, складывавшаяся в России, очень напоминала ту, что была во Франции в 1871 г., во время провозглашения Парижской Коммуны. Тогда гражданская война тоже разворачивалась на фоне войны с немцами, оккупировавшими значительную часть страны. Тогда провинция не поддержала радикально настроенную столицу. Уезжая в ночь на 25 октября из Петрограда в автомобиле посольства США, Керенский ещё надеялся, что, как в июле, скоро вернётся в столицу во главе преданных ему войск. Как оказалось, он покидал Петроград навсегда…

Бросая прощальный взгляд на Временное правительство, как мы его оценим? Вроде бы для положительной характеристики нет никаких оснований. Либерально-социалистическое правительство всего за восемь месяцев полностью дискредитировало и партии, представители которых в него входили, и их идеалы. Оно оказалось неспособно ни успокоить (неважно, какой ценой) народ, ни провести реформы, ни навести порядок, ни успешно вести войну, ни даже предпринять попытку заключить мир.

Но правомерно ли считать деятелей Временного правительства политически недееспособными? Ведь многим ещё накануне Февраля они казались лучшими представителями своего класса. И после Февраля буржуазные круги поначалу буквально молились сначала на первого премьера Г.Е. Львова, потом на Керенского. Эти их оценки тогда полностью разделяли и западные партнёры российской буржуазии[152]. Но вскоре те и другие начали их ругать на чём свет стоит. Солидаризируемся ли мы с их мнением, что главы и члены Временного правительства просто персонально оказались неспособны овладеть положением и успешно править страной? Что, будь уже тогда на месте Львова, Керенского и К° какие-нибудь другие лица из той же буржуазной элиты, они бы справились лучше?

В эмиграции на Львова, Милюкова, Керенского, других деятелей февральского режима возвели хулы не меньше, чем на последнего императора. Но правды в ней не намного больше, чем в случае с Николаем II. Гораздо более объективной, близкой к истине, чем мнение о бездарности, безвольности и т.п. качествах деятелей Временного правительства, представляется противоположная точка зрения. Наиболее откровенное выражение, как нам видится, она нашла в (до сих пор опубликованных лишь частично) «Очерках экономической истории русской буржуазии» историка-большевика А.П. Спундэ[153]:

«По своим личным качествам почти все члены Временного правительства были наиболее талантливыми членами своих партий. Это, несомненно, было самое талантливое правительство, которое только могла создать тогдашняя русская буржуазия». Но: «Для решения самых острых вопросов, поставленных неумолимым ходом истории, Временному правительству опереться было не на кого… И это объяснялось прежде всего тем положением, которое занимала буржуазия в русской политической и экономической жизни»[154].