— Бесполезно, — вздохнул Михалыч у меня за спиной, и в его голосе послышалось сочувствие, — многие уже пытались. Не ты первая.

Ну да. Конечно. Я опустила голову и с силой потерла лоб. По Городу уже лет двести ходили нелюди, и, конечно, они встречали свои дома.

— Что это такое? — тихо спросила я, обводя глазами знакомую парадную. Почему-то было очень грустно.

— Это только отражение твоего дома. Ты не можешь сюда попасть. — Медведь встал рядом со мной и, сложив на груди руки, обводил взглядом холл. — Ну по лестнице ты бы пробежала, может, несколько ступеней. А дальше — нет.

— А что было бы? — Я смотрела на лестницу, ведущую куда-то в облака. На стертые края ступеней, промятые с одной стороны, на сколотые грани…

— А ничего. Чернота, туман — и такая же невозможность сделать шаг, как и тут. — Медведь снова вздохнул. — Жаль, что тебя не предупредили.

— Я смотрю, меня о многом не предупредили, — я невесело ухмыльнулась. Странное ощущение потери своего дома, «брошенности» вдруг навалилось душащим ватным одеялом из детских кошмаров — когда темно, воздуха уже не хватает и никак не найти края. Наверное, так же себя чувствовал Питер Пен, когда вернулся домой и нашел в своей кроватке другого ребенка.

Я вяло толкнула дверь, мы медленно вышли на улицу.

— Повезло, что я успел дверь за тобой поймать, — Михалыч сочувственно смотрел на меня, — я сам бы не смог открыть чужой дом.

— Да? — из вежливости удивилась я. — И что бы было?

— Ну, как вариант, ты бы там так и стояла, пытаясь войти. До самых сумерек.

Меня передернуло. Одно правило Нижнего Города я усвоила четко: кто не вернулся в сумерки, не вернется уже никогда.

— А потом?

— А потом скорее всего вошла бы, — Михалыч потер подбородок, покрытый жесткой кофейной щетиной, — потому что стала бы одной из них.

В желудке стало пусто. Что можно стать одной из них, я знала и так. Но одно дело просто знать, и совсем другое — видеть этих желейных полупрозрачных призраков.

— Нет, спасибо, — я нервно хихикнула и нервно щелкнула зажигалкой, — я лучше пешком постою. Что еще меня ждет? Говори уже сразу.

— Ну, — Медведь потер шею, занемевшую от необходимости смотреть на меня сверху вниз, — вроде так ничего страшного и нет. Вот разве что на Представителя наткнешься — они мерзкие твари.

Я рассеянно покивала. А мне-то казалось, что я стала крепка, и никакие житейские трудности меня не сломят. А тут чуть что — и я почти в обмороке. Укрепляя тело, я забыла про дух.

Какая-то мысль крутилась в голове, не давая себя поймать, и я даже начала морщиться, как от назойливой мухи. Мы шли вперед, уже немного сбавив темп. Даже Михалыч прекратил свои религиозные излияния и молчал, только периодически поглядывая, все ли со мной в порядке. Подняв воротник, я тупо шла вперед, не восхищаясь красотой Города и не замирая от счастья, а просто отмахивая метр за метром. Это место вдруг перестало вызывать во мне прежний трепет. Я все равно чувствовала себя здесь как вернувшийся из долгого отъезда путник, но восторг пропал — путник увидел пыль в углу и толстощеких тараканов.

Мрачный реализм подсказывал, что впереди меня ждет еще какая-то пакость. Раз Шеф забыл мне сказать о такой насущной вещи, как «повторяющиеся» дома, то что еще он мог забыть? Даже думать не хотелось.

— А как они выглядят?

— Кто? — От неожиданно порванной тишины Михалыч даже не сразу понял, о чем я говорю. — А… Представь себе туман в человеческой форме. Вот примерно так.

Я почесала затылок:

— Звучит не так чтобы страшно, но наверняка опять какая-то мерзость окажется, да?

Михалыч вздохнул и чуть дернул уголком губ, будто начал улыбаться и вдруг передумал. Движение получилось каким-то извиняющимся.

— Я тебе честно скажу: приятного мало. Даже очень мало, — он приподнял воротник косухи и зашагал быстрее. Будь я человеком, мне пришлось бы бежать, а так я просто подстроилась под его шаг. — Я когда на первую смену свою попал… — продолжал Михалыч, — …сколько ж это лет-то назад было, погоди… ладно, давно в общем… так вот, потом еще месяц мутило. Гадость это, что уж тут говорить. И хуже всего знаешь что?

Я подняла на него взгляд. Надеюсь, в нем отражалась вся глубина моего горя.

— Что? — спросила я без всякого энтузиазма и желания слышать ответ.

— Что ты это должна кусать, — с чувством произнес Михалыч, и по его интонации я поняла о Представителях гораздо больше, чем по словам, — своим собственным ртом. Которым до этого завтракала. Понимаешь?

— Кажется, да, — меня уже перекосило, — я такими темпами скоро жалеть начну, что не мобильники все еще продаю.

— Ничего, — хохотнул развеселившийся медведь, — ты, главное, запасы геля для душа пополняй вовремя — мыться будешь после каждой смены как остервенелая, чуть кожу не сотрешь.

Я тихонько заскулила.

— А другого пути для оборотня точно нет? — Слышал бы меня Оскар, не собрать бы мне костей.

— Спокуха, — хмыкнул Михалыч, — это поначалу у всех такая реакция. Потом привыкаешь.

По моему выразительному молчанию он, кажется, понял, что верится мне с трудом.

— Я больше чем за сто лет не нашел, — вздохнул посерьезневший оборотень, и его косуха тяжело качнулась вверх-вниз. — Хотя искал.

На несколько мгновений повисла тишина.

— Я видел только одного оборотня, который не занимался всем этим, а смог оставаться в стороне, — продолжал медведь, — но он был священником.

— Священником?! — Я чуть не споткнулась.

— Да. Белый волк. Его, как и всех нас, нашел Оскар. Подробностей не знаю. Но он не пошел с нами. Знаю только, что он отправляет к нам верующих, если случается им оказаться… нелюдями.

Я заметила, с каким трудом он произнес последнее слово. Но как же еще называть нас, если людьми мы уже не являемся?

— Тебе тяжело смириться со своей природой? — рискнула я.

Медведь повернул голову и несколько секунд внимательно меня разглядывал.

— А тебе?

— Не знаю, — я пожала плечами, не вынимая рук из карманов, — моя жизнь была пуста, сера и скучна. Теперь я знаю о мире больше и живу в шикарной квартире. А то, что у меня крылья растут, стоит испугаться как следует… Я это просто принимаю как плату за все хорошее, что со мной случилось.

— Ишь ты, — грустно усмехнулся Михалыч, — какая молоденькая, а какая умная!

Я потупилась:

— Просто… оно и правда того стоит.

— Хорошо, если так, хорошо, — медведь как-то вдруг погрустнел, и на его вечно молодом лице на секунду проступили все прожитые им годы, — жаль только, что у нас нет права выбора…