Наш наступающий отряд за день ушел в исходный район и расположился биваком. Вечером к нам приехал Самсонов и попросил доложить решение. Начальник отряда предложил мне сделать доклад. Обрисовав обстановку, я доложил о принятом решении. Возражений со стороны Самсонова не последовало. «Ну, капитан, вы кончаете в этом году командовать ротой, и я хочу, чтобы вы остались служить в штабе округа!» — сказал мне Самсонов. Я поклонился. В это время начальник штаба корпуса генерал Лилиенталь стал просить Самсонова, чтобы меня отдали в штаб корпуса. «А вы как хотите?» — спросил Самсонов. «Как решит начальство», — ответил я уклончиво, не говоря о том, что уже задумал уйти из Туркестанского военного округа. «Ну, посмотрим», — закончил разговор Самсонов и уехал от нас к обороняющейся стороне. С утра началось походное движение, и к середине дня мы уже развертывали боевой порядок по схеме при поддержке огня нашей артиллерии. С 14 часов началось наше медленное, методическое наступление на высоту с соблюдением самых строгих мер маскировки. К 7 часам вечера, когда солнце уже садилось, мы вышли на исходный рубеж для атаки и усиленно начали окапываться. Ночью саперы должны были проделать проходы в проволочных заграждениях. Артиллеристы обратились ко мне с вопросом, стрелять ли ночью? «Может, побеспокоим командующего войсками?» — с опаской спрашивал меня старший артиллерийский полковник. «Обязательно, господин полковник, всю ночь обозначайте огонь», — ответил ему я. И всю ночь нет-нет, да и грохала пушка холостым зарядом. В 5 часов утра наши батальоны с дружным криком «Ура!» ворвались на позицию «противника». Учение было закончено. Офицерский состав обоих отрядов собрался на разбор учения у барака командира корпуса. Самсонов остался доволен нашим наступлением. И вдруг, обратившись к Долженкову, спросил, кто приказал ночью вести артиллерийский огонь. Долженков беспомощно посмотрел на меня. Я сейчас же доложил, что артиллерийский огонь приказал вести я. «Какая же польза от артиллерийского огня ночью?» — спросил Самсонов. Я ответил, что польза большая. «Нет, вы ошибаетесь, капитан!» Возражать я не стал, но уже в 1914 году, во время мировой войны, вспомнил, как глубоко заблуждался Самсонов относительно действенности ведения артиллерийского огня ночью.

Больше Самсонова я уже не видел. Что же он собой представлял? К сожалению, русские военные историки под влиянием миража немецких побед под Сольдау критически относятся к личности генерала Самсонова. Иные авторы готовы смешать его имя с грязью, что и проделывали не раз на страницах журналов. Пусть это остается на их совести, но я твердо верю, что найдется исследователь, который отвергнет все гнусное, что писалось о Самсонове, и выявит его истинное лицо. Самсонов был умным военачальником. Будучи начальником штаба Варшавского военного округа, он отлично знал Восточно-Прусский театр и все время ожидал удара немцев с запада в левый фланг своей армии. Если бы Самсонов выполнял все директивы командующего армиями Северо-Западного фронта генерала Жилинского, то он понес бы еще большее поражение. Пусть историк разберется в действиях Северо-Западного фронта и верховного главнокомандующего, тогда Сольдауская операция представится в ином свете, и вина Самсонова в значительной степени уменьшится. Наделенный острым чувством воинской чести, Самсонов не пережил своего поражения и покончил жизнь самоубийством. Иначе поступил бывший начальник штаба Варшавского округа командир 13-го корпуса генерал Клюев. У него было 12 тысяч солдат, а он не смог проложить себе дорогу через два немецких батальона, чтобы выйти из окружения, и предпочел сдаться в плен. К сожалению, Самсонова отвлекали генерал-губернаторские дела, и он отстал от военной науки. Этого отрицать не приходится. Но разве Самсонов был хуже тех генералов, которые тогда стояли во главе русских армий? Я должен уверенно сказать: нет! И как начальник, и как человек Самсонов был обаятельной личностью. Строгий к себе, приветливый к подчиненным, он был высоко честным человеком. Но жизнь бывает жестока, сплошь и рядом такие люди, как Самсонов, становятся жертвами ее ударов, а негодяи торжествуют, так как они умеют лгать, изворачиваться и вовремя продать самого себя за чечевичную похлебку в угоду другим. Самсонов не был таковым и поступил даже лучше многих «волевых» командующих армиями. Что бы ни говорили про Самсонова, но от моих встреч с ним остались самые светлые воспоминания. Немного я встречал на своем служебном пути таких начальников, как генерал Самсонов.

Конец лета 1912 года был печален для меня: в середине августа на 75 году жизни умер горячо любимый отец. После шестидесятилетней непрерывной работы у него отказало сердце, и без больших предсмертных мучений он ушел из жизни. Теперь на нас, братьев, ложилась обязанность поддерживать мать. Очень и очень остро я переживал ничем не восполнимую утрату отца. Не хотелось верить, что его нет среди живых. Но смерть, жестокая смерть — неумолима…

По окончании учения под руководством командующего войсками округа завершался и сам лагерный сбор. Войска расходились на зимние квартиры. Ушел с ротой и я.

В 1912 году у нас в корпусе произошли большие перемены. После лагерного сбора ушел в отставку командир корпуса Козловский, получил дивизию командир стрелковой бригады Воронов. Вместо него командиром 1-й Туркестанской стрелковой бригады был назначен командир бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии генерал Моржицкий. Прослужив все время в лейб-гвардии Литовском полку в Варшаве, Моржицкий был, что называется, заядлым гвардейцем.

Однажды, когда я зашел в канцелярию полка, меня позвали в кабинет к командиру полка, который, смеясь, спросил, не из моей ли роты денщик, что служит сейчас у начальника штаба округа Глинского. Я ответил: «Из моей». — «Почему же этот денщик ходит с пробором, а не острижен под машинку?» — спросил Федоров. — «Глинская не велит иначе, как мне докладывал фельдфебель». Действительно, у Глинского состоял денщиком стрелок моей роты из поляков. В роту он всегда являлся чисто одетым и производил впечатление дисциплинированного солдата. Один был у него «недостаток» — причесан на пробор. Но я, памятуя, как меня насильно стригли в училище, особенно не придирался к его прическе. Оказалось, что генерал Моржицкий приехал с визитом к начальнику штаба. Денщик открыл ему дверь, вежливо поклонился, снял шинель, провел в гостиную и спросил, как доложить. Узнав фамилию, денщик доложил Глинскому. Уходя, Моржицкий в передней опять увидел денщика, — тот подавал ему шинель. Генерал спросил, какой он роты. Денщик назвал седьмую. Вернувшись домой, Моржицкий позвонил командиру полка по телефону и с возмущением рассказал о распущенном денщике. «Кто командует ротой?» — гневно спросил Моржицкий. «Причисленный к Генеральному штабу штабс-капитан Шапошников», — ответил Федоров. «Ну, конечно, сразу видно, что Генерального штаба, поэтому и рота распущена!» — заключил Моржицкий. «Знаете, господин полковник, — ответил я на это Федорову, — пусть Моржицкий сам идет разговаривать с Глинской, а я по таким пустякам солдата неволить не буду!» На этом мы и порешили, а денщик продолжал ходить с пробором.

Вскоре Моржицкий назначил строевой смотр рот. Когда очередь дошла до моей роты, он внимательно осмотрел и обмундирование, и снаряжение, и винтовки. Замечаний не было. Не последовало их и при различных перестроениях роты. Когда после смотра построились все офицеры полка, Моржицкий, увидев меня, удивился, что я в форме полка. «Разве вы не причисленный?» — спросил он. «Нет, я причислен к Генеральному штабу, но командую ротой в своем полку!» — ответил я. «Сколько же лет вы служите в полку?» — «Девять». Тут только до него дошло, что в армии причисленный к Генеральному штабу стремится откомандовать ротой у себя же в полку, а в гвардии окончившие академию стараются уйти командовать в армию, так как не хватает денег, чтобы продолжать служить в гвардейских полках.