— Перестань! — вскричал скульптор с горячностью, в которой никогда не испытывают недостатка те, у кого нечиста совесть. — Ты сейчас опять примешься ныть по поводу брачного благословения?

— Ришар, ты же поклялся мне честью, что я стану твоей женой.

— А разве это не так? Что тебе дадут четыре латинских слова, которые пробормочет над нашими головами священник?

— Право преклонить колени у смертного одра моего единственного родного человека.

— Это чистое ребячество, и я не настолько глуп, чтобы принять в этом участие. Брак — это «De profundis»[3] любви, а я хочу любить тебя всегда; да, я дал эту клятву и собираюсь ее сдержать — я дорожу ей, ибо чувствовал бы себя подлецом, если бы бросил тебя.

— Ришар, — продолжала Юберта, вставая перед любовником на колени и умоляюще складывая руки, — сама я придаю этому так мало значения, что, если бы дело было только во мне, я не пыталась бы получить это утешение, досаждая тебе своей просьбой, но речь идет о моем деде, который заботился обо мне с самого моего детства, о несчастном старике, вся жизнь которого страшно исковеркана. Ришар! Ришар! Я заклинаю тебя: не отказывай мне в этой просьбе, назови меня своей женой перед Богом и людьми, как ты обещал, а я клянусь, что в этом качестве не буду для тебя слишком тяжелой обузой.

— Нет и еще раз нет: я не пойду на поводу у твоей прихоти. Если мы свяжем себя по рукам и ногам, то возненавидим друг друга уже через месяц! Особенно я, ведь когда я чувствую на своей шее цепь, мне хочется разорвать ее. Нет, нет, Юберта, давай лучше будем ворковать, как голубки, пока сохранятся наши перышки, но ни в коем случае не следует любить друг друга по воле закона. Что до меня, я никогда на это не соглашусь.

— Даже если это будет стоить жизни не только старику, но и его внучке, не так ли? — холодно, гордо и почти спокойно произнесла Юберта, вставая.

— А ты что, тоже заболела? Не сбегать ли за доктором, не позвать ли священника?

— Дай Бог, чтобы я заболела! — печально сказала Юберта. — Может быть, болезнь избавит меня от последних угрызений совести.

Ришар лишь рассмеялся в ответ.

Скульптор был очень рад, что Юберта дала ему повод свести их разговор к шутливому тону, который больше всего устраивал его, поскольку таким образом он мог легко выйти из неловкого положения. Молодой человек принялся осыпать Беляночку язвительными замечаниями и шутовскими насмешками.

Однако девушка, казалось, не слышала его.

Между тем на Ришара произвело впечатление то выражение, с каким Юберта произнесла свое мрачное пожелание; как у всех эгоистов, озлобленность его была недейственной; он отказывался пожертвовать свободой ради счастья своей возлюбленной, но очень бы огорчился, если бы с ней случилась беда; поэтому он сдержался и стал вести себя по отношению к ней любезно и приветливо; несмотря на то что девушка не обращала внимания на его попытки к сближению и отвергла предложение помочь старику, он остался в мастерской и целый день прилежно трудился над подсвечниками.

Юберта же весь день была угрюмой и задумчивой.

Это молчание не насторожило Ришара, так как он приписал его беспокойству девушки по поводу болезни папаши Горемыки; между тем наступил вечер, и, устав от своего непривычного усердия, скульптор почувствовал потребность прогуляться, чтобы развеять печали минувшего дня.

Обернув свою модель влажным полотном и убрав орудия труда, Ришар слегка поколебался и спросил Юберту:

— Ну что, пойдем на танцы?

— Нет, нет, в другой раз, — ответила она, — сходи туда один.

— Я не настаиваю, ведь я чувствую, что не следует плясать, когда бедный старик прикован к постели и страдает, хотя, в конце концов, ему от этого ни холодно, ни горячо, но раз ты не хочешь…

— Я еще раз говорю: не сегодня; ступай же, прощай, прощай, дружок, — сказала Юберта скульптору, который разговаривал с ней, в то же время собираясь выйти из дома.

— Как странно ты со мной прощаешься! Полно, ты же не собираешься опять приставать ко мне со своими глупостями, как утром; послушай, будь благоразумной, и позже, когда мы будем не такими ветреными, то, возможно, подставим наши головы под кропило господина священника, словно новенькое судно, которое спешит выйти на всех парусах в море.

— Да, друг мой, я буду благоразумной, тебе больше не придется на меня жаловаться, будь уверен, я тебе это обещаю.

С этими словами Юберта подошла к своему любовнику ближе, чтобы он поцеловал ее в лоб; затем он ушел, на вид чрезвычайно довольный полученным заверением.

Как только он вышел за порог мастерской, Юберта опустилась на колени перед стулом, на котором она только что сидела, и залилась горькими слезами.

Когда она поднялась с колен, было уже совсем темно; девушка направилась в комнату Валентина.

Но лишь когда Беляночка стала шарить рукой по двери в поисках ключа, она вспомнила, что выбросила его.

В тот же миг ей почудилось, что кто-то, крадучись, ходит по комнате.

Она спросила, кто там, но ответа не последовало.

Юберта пребывала в таком расположении духа, что ее трудно было напугать; она зажгла свет и отправилась искать ключ.

Лишь эта комната во всей квартире выходила на дворик, о котором мы упоминали; чтобы попасть туда, Беляночке пришлось выйти из мастерской, достичь конца прохода, ведущего к дому, и открыть калитку, которая вела из этого прохода во двор, — на все это ей потребовалось несколько минут.

Когда Юберта, прикрывая рукой свечу, чтобы ее не задуло ветром, вошла во двор, первое, что бросилось ей в глаза, был ключ, блестевший на траве, которая пробилась среди каменных плит.

Схватив ключ, Беляночка быстро вернулась домой; она не заметила, что привратник и его жена, обратившие внимание на волнение девушки, изумленно смотрят на нее из своей каморки.

Теперь Юберта могла войти в комнату Валентина.

Распахнув дверь, девушка с удивлением обнаружила, что маленькая комната, легко охватываемая одним взглядом, была пуста, все вещи стояли на своих местах, порядок нигде не был нарушен, даже на занавесках сохранились сборки, которые она сделала в первые дни своего одиночества, когда наводить чистоту в комнате, где жил молодой ювелир, доставляло ей особенное удовольствие.

Однако, не успела она сделать и шага, как попятилась с испуганным криком.

Юберта заметила на полу статуэтку «Братство», которую она с таким трудом собрала из обломков и склеила, а затем с чрезвычайной осторожностью поставила на мраморный камин; теперь же скульптура снова была разбита на мелкие куски.

Подойдя ближе, Юберта тотчас же убедилась, что это произошло отнюдь не случайно: гипсовая статуэтка была буквально стерта в порошок, словно ее нарочно топтали ногами, чтобы она не воплотилась вновь.