— Сейчас иду. Проводи господина Окубату в гостиную, пожалуйста.

Сатико вымыла под краном липкие от цветочного сока руки, поднялась в свою комнату, чтобы привести себя в порядок, и наконец вышла к гостю.

— Извините, что заставила вас так долго ждать…

На Окубате был светлый пиджак, одного взгляда на который было довольно, чтобы понять, что он сшит из отличного английского твида, и мышиного цвета фланелевые брюки. При виде Сатико он с какой-то нарочитой, даже фиглярской поспешностью вскочил со стула и вытянулся, словно по стойке «смирно». Окубата был старше Таэко, теперь ему было года тридцать два. Во время его прошлого визита он показался Сатико совсем ещё мальчишкой, но с тех пор заметно возмужал и посолиднел. Однако стоило ему обратить к Сатико заискивающую улыбочку и затворить своим капризным, гнусавым голоском, при каждом слове чуть заметно выпячивая вперёд подбородок, как она почувствовала, что перед нею всё тот же избалованный мальчик, которого она знала в Сэмбе.

— Мне давно хотелось повидаться с вами, но я не знал, пожелаете, ли вы меня принять… По правде сказать, я несколько раз подходил к вашему дому. Но всё как-то не решался зайти…

— Очень жаль. Какое же у вас ко мне дело?..

— Видите ли, я человек робкий, застенчивый… — приняв непринуждённый вид, произнёс Окубата и усмехнулся.

Догадывался об этом Окубата или нет, но со времени его прошлого визита отношение к нему со стороны Сатико несколько изменилось. В последнее время она не раз слышала от Тэйноскэ, что, по дошедшим до него слухам, Окубата давно уже не тот чистый, наивный юноша, за которого они его принимали, Тэйноскэ рассказал ей, в частности, что его не раз видели в увеселительном квартале Соэмон-тё и что, опять-таки по слухам, у него даже есть любовница, гейша. Тэйноскэ не знал, известно ли об этом Таэко. Если нет и она по-прежнему намерена связать с ним свою судьбу, то, по мнению Тэйноскэ, Сатико следовало бы обо всех рассказать сестре. Разумеется, можно предположить, что Окубата кинулся в разгульную жизнь с горя, из-за невозможности добиться разрешения на брак с Таэко, и тем не менее уверения молодого человека в «чистой любви» казались ему теперь фальшивыми и циничными. А главное, Тэйноскэ считал подобное поведение совершенно недопустимым в условиях переживаемого страной кризиса. Он прямо заявил Сатико: если всё будет продолжаться таким же образом, он не позволит ни себе, ни ей сказать хоть одно слово в поддержку его брака с Таэко.

Видя, что муж серьёзно обеспокоен, Сатико решила осторожно поговорить с Таэко.

Выслушав сестру, Таэко сказала, что посещение увеселительных кварталов — своего рода традиция в семье Окубаты. Так повелось ещё со времён молодости его отца. И старший брат, и дядя Кэй-тяна водят дружбу с гейшами, поэтому было бы несправедливо осуждать его одного. Да, Тэйноскэ совершенно прав — на этот путь Кэй-тяна толкнула невозможность жениться на ней. Он молод, и это вполне естественно. Что же касается его связи с какой-то гейшей, — хотя она слышит об этом впервые, — ей кажется, это просто-напросто сплетни, которым она не поверит до тех пор, пока не получит неопровержимые доказательства. Разумеется, в нынешних условиях рассеянный образ жизни Кэй-тяна может быть превратно истолкован и способен вызвать осуждение. Она это понимает и непременно поговорит с ним. Кэй-тян всегда и во всём её слушается, поэтому убедить его отказаться от развлечений с гейшами не составит особого труда.

Судя по тому, как Таэко держалась на протяжении всего разговора, у Сатико сложилось впечатление, что, во-первых, её слова не были для сестры откровением, а во-вторых, она не склонна принимать близко к сердцу поведение Окубаты. Сатико была смущена куда больше, чем её сестра.

* * *

Тэйноскэ же, хотя и сказал жене, что им не пристало вмешиваться, коль скоро Таэко настолько уверена в своём избраннике, на самом деле был настроен отнюдь не безмятежно и при каждой возможности пытался что-либо разузнать об Окубате.

Как выяснилось, в последнее время Окубата в увеселительных заведениях не появлялся, — видно, увещевания Таэко и правда возымели действие. Казалось бы, можно было и успокоиться, но как-то раз, недели две назад, провожая одного из своих клиентов на вокзал в Осаке, Тэйноскэ в свете фар вдруг увидел Окубату. Тот плёлся по тротуару шаткой походкой захмелевшего человека, поддерживаемый под руку какой-то женщиной, по виду официанткой из бара. «Вот, стало быть, где он теперь ищет утешение», — подумал тогда Тэйноскэ. В тот же вечер он рассказал жене об этой неожиданной встрече, попросив пока ничего не говорить Таэко.

На том дело тогда и кончилось, но теперь, глядя на сидящего перед ней молодого человека, Сатико невольно ощущала в нём какую-то фальшь и была полностью согласна с мужем, сказавшим: «Нет, к этому человеку я не могу больше относиться по-доброму…»

— Юкико? Да, спасибо, она по-прежнему получает много предложений. Люди так добры к нам.

«Он спрашивает о Юкико наверняка только затем, чтобы намекнуть: дескать, пора подумать и о них с Таэко», — Сатико поняла, зачем явился Окубата. Но что ответить, если он спросит её напрямик? Во время прошлого разговора Сатико всячески давала ему понять, что принимает его слова, к сведению, и не более того. Она хорошо помнит, что ровным счётом ничего ему не обещала. Теперь же, когда Тэйноскэ так резко изменил отношение к нему, ей нужно быть тем более осторожной, ответить так, чтобы Окубате стало совершенно ясно: они с мужем не намерены чинить препятствия его браку с Таэко, но на их поддержку и помощь пусть больше не рассчитывает.

Окубата вдруг выпрямился в кресле и, стряхнув щелчком пепел с папиросы, сказал:

— Видите ли, я хотел поговорить с вами относительно Кой-сан…

Окубата и теперь не преминул назвать Таэко «Кой-сан», как бы желая подчеркнуть, что он — свой человек в этом доме.

— Вот как? Что, собственно, вы имеете в виду?

— Вы, конечно, знаете, что с недавнего времени Кой-сан стала брать уроки шитья у модистки Норико Тамаки. Ничего предосудительного в этом, разумеется, нет, но из-за этих уроков она, кажется, окончательно утратила интерес к куклам. Я спросил у неё, как это нужно понимать, и она сказала, что куклы ей наскучили и она намерена выучиться шить, чтобы в будущем это стало её профессией. По её словам, полностью отказаться от работы у себя в студии она пока не может — у неё много заказов, к тому же есть ученики. Но со временем она хочет оставить мастерскую ученикам и целиком переключиться на шитьё европейских платьев. И ещё она собирается просить вашего разрешения поехать во Францию на полгода или на год… Как я понял, ей необходимо свидетельство, что она обучалась этому ремеслу в Париже…

— Неужели Кой-сан действительно строит такие планы?

Сатико, конечно, знала о том, что Таэко берёт уроки шитья, но подробности, о которых сообщил Окубата, были для неё полной неожиданностью.

— Да. Конечно, я не вправе вмешиваться в её дела, но вдруг ни с того ни с сего бросить занятие, в котором она так преуспела, что сумела завоевать репутацию самобытного мастера… Право, я этого не понимаю. Добро бы это занятие ей просто наскучило, но ведь она бросает его ради шитья. Она объясняет своё решение так: какого бы мастерства она ни достигла, мода на её куклы со временем пройдёт и в конце концов люди перестанут их покупать. А шитьё, мол, совсем другое дело — одежда нужна всегда, спрос на неё не иссякнет.