— Это нетрудно установить, — заметил Пафнутьев, осторожно прихлебывая желтую жидкость.

— Как?

— Пойти в редакцию городской газеты и спросить, что у них было об этом проходимце Байрамове. Личность в городе заметная...

— Все заметнее с каждым днем, — проговорил Овсов, думая о чем-то своем. — Настолько заметная, что иногда становится не по себе.

— Что ты имеешь в виду?

— Даже не знаю... Что-то шевельнулось в голове, какой-то там сигнальчик пискнул... Знаешь, я подумал... Все мы немного Зомби, все мы что-то помним, о чем-то забываем, и проходят годы, прежде чем до нас доходит — помним пустяки, а забываем главное. Все мы Зомби... Одни чуть больше, другие меньше... И все мы через этот вот экран подвергаемся мощному, постоянному, ежедневному зомбированию. Если каждое воскресное утро по четырем телевизионным каналам выступают сразу четыре заморских проповедника и что-то там талдычат, что-то внушают, что-то вбивают в наши податливые мозги... Это не происходит само собой. Идет мощное зомбирование нации. Нас убеждают в том, что мы дебилы, в том, что мы ни к чему не способны, что все мы на грани гибели... Нам без конца рассказывают истории о том, как сын по пьянке изнасиловал собственную мать, отец зарезал сына, семилетний мальчик повесил трехлетнего... Теперь вот эти конкурсы красоты... Ну, этих наградят, — Овсов кивнул на экран, по которому в каких-то сатанинских плясках носились красавицы-финалистки, показывая телезрителям самые, как им казалось, соблазнительные свои места, — а сколько семей разрушится, судеб надломится...

— Почему? — не понял Пафнутьев.

— Потому что глупые мужья убедятся, что их жены недостаточно хороши... А тысячи хороших девушек впадут в комплекс неполноценности... Ведь им говорят — вот как надо выглядеть, вот что такое настоящая красота, вот к чему вам следует стремиться... Разве это не зомбирование?

— Знаешь, — Пафнутьев помолчал. — Этот Байрамов начинает интересовать меня все больше... О нем приходят сведения из самых различных мест... И эти сведения как бы все в одну масть... Если он спонсор передачи, или, говоря по-русски, содержатель программы...

— А программа, выходит, содержантка? — невесело усмехнулся Овсов.

— Конечно... Так вот, в таком случае Байрамов и в жюри верховодил. И всех этих финалисток, — Пафнутьев показал глазами на экран, — выбирал он сам. Единолично. Я совершенно уверен, что никакого конкурса не было.

— С чего ты решил, Паша? — удивился Овсов. — Я допускаю, что там напряженные закулисные игрища, но не настолько же!

— Посмотри на этих красавиц... Они все на одно лицо. Это вкус самого Байрамова. Все пятеро — блондинки, не слишком высок" ростом по нынешним понятиям, а их полнотелость, или, скажем, упитанность явно великовата для того, чтобы победить на честном конкурсе. Толстоваты красавицы-то! Неужели не видишь?

— А по мне так ничего, — пробормотал Овсов, разливая в стаканы остатки желтой жидкости.

— Значит, у вас с Байрамовым одинаковый вкус, — усмехнулся Пафнутьев. — Он просто набрал себе гарем для поездки на Кипр.

— Неужели такое возможно? — усомнился Овсов.

— А почему нет? Объявили городской конкурс, отобрали лучших девушек, Байрамов уже из них выбрал самых-самых и вручил путевки на сказочный остров. А там он с ними разберется, можешь не сомневаться. Он сам только что сказал, что окончательный выбор первой красотки будет там, на Кипре... Ладно, мне пора, — Пафнутьев поднялся. — Не забывай нашего Зомби, уделяй ему внимание. Телевизор с ним смотри, газеты приноси... Особенно местные... Особенно про Байрамова. Последнее время не бывает ни одного номера газеты, в котором так или иначе не упомянули бы нашего любвеобильного благодетеля... То в рекламе, то у него интервью берут, то снимок, то стишок... Ведь о нем уже и стихи пишут, — рассмеялся Пафнутьев.

— Это называется зомбированием, — мрачно подвел итог Овсов.

У редактора городской газеты оказалась невероятно потрепанная физиономия, просто на удивление потрепанная. У него, правда, сохранился живой блеск глаз, подтянутая, даже тощеватая фигура, оживленные, свободные манеры, но физиономия... Фамилия у редактора была — Цыкин. Короткая, броская, хотя и не слишком благозвучная. Таилось в ее звучании какое-то скрытое пренебрежение к человеку, который коротал век с таким вот прозвищем. Да, она напоминала прозвище. Это фамилия скорее для фельетониста, репортера уголовной хроники или половых скандалов, а уж никак не для главного редактора.

Пафнутьева Цыкин принял охотно, даже с радостью, словно тот избавил его от необходимости выполнять какую-то постылую обязанность. Он провел следователя в свой кабинет, усадил за стол, задернул штору, чтобы было уютнее дорогому гостю. Пафнутьев все эти знаки внимания принимал снисходительно, как бы в полной уверенности, что их заслуживает. Он понимал редактора, он вообще хорошо понимал таких людей. Был когда-то юный, шустрый парнишка с повышенным, но здоровым тщеславием, который соблазнился журналистикой, насмотревшись фильмов об этой профессии, наслушавшись рассказов и песен. Это и в самом деле прекрасно — трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. Опять же с лейкой и блокнотом, а то и с пулеметом первому врываться в города... Но что делать, истинные редакционные будни оказались не столь ярко окрашенными, они нередко оказывались попросту унылыми, как и всякие другие будни. К тому же появились и невоспетые в песнях обстоятельства — гонорар надо обмыть, с героем очерка неплохо бы выпить, иначе его не разговоришь, а у друзей-товарищей тоже всегда находилось достаточно поводов, чтобы опрокинуть рюмку-другую. Если же и редактор соглашается с тобой чокнуться, то вообще жизнь можно считать удавшейся.

Девушки, вьющиеся вокруг редакции, тоже были достаточно раскованными, жизнелюбивыми, отчаянными в поступках и решениях. И постепенно наш юноша вошел в эту жизнь, принял ее и полюбил настолько, что уже не представлял себе, чем еще можно заниматься, какое еще занятие можно найти столь же достойное и увлекательное. Проносились годы, приходил опыт, от больших и шумных скандалов судьба его хранила, а что касается небольших конфузов — перепутанная фамилия, ночевка в вытрезвителе, командировочное недоразумение с гостиничной девицей, жалоба обиженного начальника, это тоже были будни, естественные и неизбежные. Старились, и уходили старшие товарищи, появлялись новые юноши и девушки, столь же восторженные, неопытные и ко всему готовые, лишь бы остаться в этих коридорах, лишь бы зацепиться в журналистике. С опытом шел и неизбежный служебный рост — литературный работник через десять лет становился спецкором, собкором, завотделом, членом редколлегии, заместителем редактора и, наконец, редактором. Физиономия к этому времени, естественно, делалась потрепанной, но это уже не смущало, к ней за годы привыкаешь и начинаешь находить даже что-то привлекательное. Манеры же оставались прежними, мальчишескими, в этом тоже был признак неувядаемой молодости, готовности с кем угодно поговорить, подружиться, отправиться хоть на северный полюс, а если таковой поездки не предвидется, то можно хотя бы в ближайшей забегаловке распить бутылку-вторую и тем самым еще раз подтвердить — не стареют настоящие журналисты.