— Ой, кажется, мне Елена звонит, — сдавленно проговорил Паштет и полез в карман за мобильным телефоном, как бы невзначай стряхнув руку фокусника со своего колена.

Он достал мобильник и прижал его к уху:

— Да, Елена, — сказал он в молчащую трубку. — Да-да… Нет, Елена… Нет-нет… Да, уже договорились… — Паштет глянул на Кона и тихо уточнил: — Мы ведь договорились?

— Несомненно, — с мягкой улыбкой ответил артист, глядя на него весьма благосклонно.

— Да, Елена, — снова брякнул в трубку Паштет. Подумал и добавил: — Несомненно. Ну, пока!

Он убрал телефон в карман и, увидев, что рука артиста снова двинулась к нему, поспешно вскочил со стула.

— Мне пора, Игорь Эмильевич.

— Как? Уже?

Паштет вздохнул и развел руками:

— Ничего не поделаешь — работа.

— Понимаю, — сокрушенно сказал Кон. — Но когда же мы обговорим детали шоу?

— Я вам позвоню. Или Елена позвонит. Главное, что вы дали согласие, а остальное — наши проблемы.

— И все же у меня большие сомнения на этот счет… — сказал Кон, потирая пальцами лоб. — Признаюсь вам честно, Павел: если бы с подобным предложением ко мне обратилась не Елена, а кто-нибудь другой, я бы просто посмеялся.

— Я бы тоже, — кивнул Паштет. — Было чрезвычайно приятно с вами познакомиться. Не провожайте.

Он схватил хрупкую руку артиста, сжал ее на мгновение в толстых пальцах, выпустил, повернулся и зашагал к выходу.

Игорь Эмильевич печально посмотрел ему вслед и с умильной улыбкой пробормотал:

— Замечательный парень!

— Я не против того, чтобы время от времени кого-нибудь отправляли в тюрьму, — говорила в телефонную трубку Елена. — В конце концов, тюрьмы для того и построены, чтобы в них кто-нибудь сидел. Но эта девушка…

— Елена Васильевна, дорогая, я ничего не могу поделать, — ответил ей вежливый начальственный голос. — Поймите вы меня, голубушка, есть такие вещи, как улики и свидетельские показания. Еще лет пять назад я бы смог что-то сделать, но сейчас, в наше время… Обвинение в краже — это серьезное обвинение. К тому же в деле появились новые подробности. У нас есть заявление от некой Наны Дудучаевой. Она утверждает, что Евгения Ремизова порезала руку ее сестре Шелоро.

— Что? Руку? Бред какой-то.

— Это еще не все. Вашу подругу видели неподалеку от места гибели уголовника Тарасова.

— А с этим-то что? — устало спросила Елена.

— Кто-то разбил ему голову вывеской магазина. — Начальник помолчал, затем негромко сказал: — Слишком много неприятных эпизодов, вы не находите? Между нами говоря, Елена Васильевна, кое-кто считает, что ваша подруга… как бы это помягче… что-то вроде преступника-экстрасенса.

— Вы сами-то верите в то, что говорите?

— Я ничего не принимаю на веру. Но я обязан во всем разобраться. Это моя работа.

— Может, вы сразу отправите ее на костер? — усмехнулась Елена. — Кажется, так в Средние века поступали с ведьмами.

— Возможно, я так бы и поступил. Но, к сожалению, в наше время это не практикуют.

— И тем не менее я настаиваю на ее освобождении из-под стражи, — твердо сказала Елена. — Эта девушка мне как… сестра.

Повисла пауза.

— Вот как? Как далеко вы готовы зайти, спасая ее? — сухо поинтересовался ее собеседник.

Елена сжала трубку так крепко, что у нее побелели костяшки пальцев.

— Очень далеко, — спокойно ответила она.

— Ну, хорошо… Я попробую что-нибудь сделать. Гарантий никаких не даю, но… — Он снова замолчал и молчал несколько секунд, после чего осторожно проговорил: — Елена Васильевна, если у меня получится, вы станете моим должником.

— Да. Я это понимаю.

— Это хорошо. До свиданья.

В трубке раздались короткие гудки.

— Скотина, — сказала Елена и аккуратно положила трубку на рычаг.

* * *

— Я не хочу вас допрашивать, Евгения. Я просто хочу с вами поговорить.

Женя сидела за столом, насупившись, и разглядывала сквозь стекла очков свои руки.

— Для этого не нужно было тащить меня сюда, — пробормотала она так тихо, что майору Черевко пришлось напрячь слух, чтобы что-то услышать.

— В нашей работе есть много неприятных моментов, — сказал он твердо. — Когда стоишь на страже покоя граждан, тут уж, извините, не до сантиментов. — Майор Черевко вздохнул, словно сокрушаясь по поводу несовершенства мира, в котором ему приходится жить, потом взял со стола какие-то листочки, пробежал их взглядом и усмехнулся: — Забавно… С первого взгляда эти заявления похожи на бред. Но поверьте, даже такому бреду вполне можно дать ход.

Женя подняла на него взгляд, шмыгнула носом и сказала дрогнувшим от обиды и отчаяния голосом:

— Я не понимаю, что вы от меня хотите? Я никогда ничего не воровала. И я… я не знаю, что случилось с этим вашим…

— Тарасов, — сказал майор. — Его фамилия Тарасов. Он, конечно, был хулиган, и в свое время нам пришлось с ним повозиться. Но я рассуждаю так: если человек один раз оступился, не нужно ставить на нем крест. Из него еще вполне может получиться достойный член общества. Главное — дать ему шанс. В свое время я дал Тарасову шанс. Вы его этого шанса лишили. Мертвец уже никогда не сможет стать приличным человеком.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — всхлипнула Женя. — Я никого не убивала.

— Факты говорят об обратном, — серьезно и солидно заявил Черевко.

Женя открыла рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого отчаянно зарыдала.

— Тихо, милая, тихо. — Черевко протянул руку и погладил Женю по волосам. — Я вовсе не обязан давать этим заявлениям ход.

— Правда? — подняла голову Женя.

Майор улыбнулся и кивнул:

— Правда. И, пожалуй, я даже могу вас отпустить.

— Правда? — повторила Женя, с надеждой глядя на майора.

Тот кивнул:

— Ну конечно. Я ведь не зверь и все понимаю. Вы приехали в Москву из провинции, не сразу освоились, наделали кучу глупостей. Но все можно исправить.

— Правда? — в третий раз спросила Женя и вытерла ладонью мокрый нос.

— Правда, милая, правда. Но в этом мире ничего не происходит «за так». Если хочешь что-то получить, нужно обязательно что-то отдать. Я правильно рассуждаю?

— А что я должна вам отдать? — спросила Женя, все еще всхлипывая. — Что вам от меня нужно?

Майор улыбнулся ласково и мягко:

— Почти ничего. Лишь два маленьких одолжения. Во-первых, вы замолвите за меня словечко вашей подруге Елене. Поведаете ей, что именно благодаря мне вы так скоро вышли на свободу. Это первое одолжение.