И вот должным образом во всем Оксфорде закрылись ворота колледжей, и двери пансионов тоже закрылись. Уж много лет ровно в этот час миссис Бэтч покидала кухню и поворачивала ключ в парадной двери. Это действие давно стало автоматическим. Но сегодня оно послужило сигналом к новым слезам. Они не перестали, когда она вернулась на кухню, где собрались сочувствующие соседки — женщины одного с нею возраста и рода, богатые трагическими чувствами; надежные женщины; источники восклицаний, колодцы подозрений, потоки припоминаемых предчувствий.

Оперев локти на кухонный стол и лоб на ладони, запоздало сосредоточенный на «д/з» сидел Кларенс. Даже свидетель катастрофы набивает оскомину, если не перестанет повторять один и тот же рассказ. Во время последнего исполнения Кларенс заметил, что теряет контроль над аудиторией. Так что он теперь погрузился в заучивание кантонов Швейцарии, грубо отмахиваясь от вопросов, которые ему все еще задавали женщины.

Кейти искала прибежища в необходимости «привести в порядок комнаты джентльменов» перед завтрашним прибытием двух семей. С метелкой в руках, при свете свечи, которую норовил погасить сквозняк из открытого окна, ходила она по комнате герцога, безразличная и бледная, отбрасывая диковинные тени на потолок. Она могла зажечь другие свечи, но этот неясный полумрак подходил к ее угрюмому настроению. Да, придется признать, Кейти была угрюма. Она не перестала скорбеть о герцоге; но его смерть злила ее даже больше, чем печалила. Кейти по-прежнему была совершенно уверена, что он не любил мисс Добсон; но тем возмутительнее, что он ради нее умер. Что в ней особенного, чтобы мужчины так перед ней унижались? Как вы знаете, смерть остальных студентов поначалу Кейти не взволновала. Но поскольку они тоже умерли ради Зулейки, она теперь на них была крайне рассержена. Чем эта женщина им приглянулась? Она даже не похожа на леди. Кейти заметила свое смутное отражение в зеркале. Взяв свечу со стола, она изучила это отражение внимательнее. Она точно выглядела не хуже мисс Добсон. Разница только в одежде — в одежде и в манере. Кейти откинула голову, подбоченилась и лучезарно улыбнулась. Одобрительно кивнула себе; черная жемчужина и розовая станцевали дуэтом. Поставив свечу, Кейти распустила волосы, разделила их косым пробором, закрыв одну бровь. В этом положении она их закрепила и приняла соответственную позу. Вот! Но постепенно ее улыбка пропала, глаза затуманились. Пришлось признать, что ей по-прежнему не хватает чего-то, чем наделена мисс Добсон. Прогнав поспешную мечту о целом будущем поколении студентов, утопившемся, все до единого, в ее честь, она продолжила свой унылый труд.

Вскоре, в последний раз оглядевшись, она поднялась по скрипучим ступенькам в комнату мистера Ноукса.

На столе она обнаружила ламентацию, столько раз сегодня продекламированную ее матерью. Кейти ее бросила в мусорную корзину.

Кроме этого на столе был лексикон, Фукидид и тетрадки. Их она взяла и положила на полку, не проронив и слезы об удостоверяемом этими предметами завершении земного пути.

То, что она увидела затем, ее озадачило можно даже сказать, ошеломило.

С тех пор как мистер Ноукс здесь поселился, число его ботинок всегда ограничивалось одной парой. Этот факт был для Кейти постоянным источником раздражения; из-за него ей всегда приходилось чистить ботинки мистера Ноукса рано утром, когда еще столько разных дел, а не когда удобно. И еще больше ее раздражало то, что ботинки мистера Ноукса размером более чем возмещали недобранное числом. На каждый из них уходило больше ваксы и времени, чем на любую мыслимую пару. Она узнала бы их с одного взгляда где угодно. С одного взгляда она сейчас и узнала их носки, торчавшие из-под занавески. Она отвергла предположение, что мистер Ноукс отправился на реку совершенно босой. Над гипотезой об обутом привидении она посмеялась. Методом исключения она пришла к истине.

— Мистер Ноукс, — сказала она негромко, — выходите.

Занавеска чуть вздрогнула; и только. Кейти повторила свои слова. После некоторой паузы занавеска сильно содрогнулась. Вышел Ноукс.

Чистя его ботинки, Кейти всегда воображала его человеком громадных размеров, хотя отлично знала, что он низковат. Так и сейчас, признав ботинки, она, направив взгляд туда, где ожидала встретиться с ним взглядом, ошиблась на ярд. Она резко опустила глаза.

— По какому праву, — спросил Ноукс, — сунулись вы в мою комнату?

Кейти от такого неожиданного хода онемела. Удивился и Ноукс, который готов уже был броситься перед девушкой на колени с мольбою не выдавать его. Он, впрочем, быстро воспользовался преимуществом.

— Первый раз, — сказал он, — я вас уличил. Пусть он будет последним.

Этого ли коротышку она так долго презирала, ему ли так надменно служила? Сама его низкорослость создавала впечатление сосредоточенной мощи. Кейти, кажется, где-то читала, что все великие исторические деятели были ростом ниже среднего. И — ах, сердце ее подпрыгнуло — вот тот, кто не счел нужным погибнуть ради мисс Добсон. Он один не поддался общему безрассудству. Выживший, единственный и великолепный, с камнеподобными ступнями стоял он перед нею. И невольно она уничижилась перед ним, став на колени у его ног, словно перед двойным алтарем некой новой темной веры.

— Вы прекрасны, сэр, вы замечательны, сказала она, восхищенно глядя на него снизу вверх. Она первый раз назвала его «сэром».

Как заметил Мишле, женщине проще поменять мнение о мужчине, чем ему поменять мнение о самом себе. Ноукс, несмотря на проявленное только что хладнокровие, видел себя таким же, каким видел в последние часы: отъявленным мелким трусом, который из страха поставил себя вне рамок, приличествующих мужчине. Он собирался сбежать во мраке ночи и под чужим именем добраться до Австралии — страны, давно пленившей его воображение. То, что тело его не извлекут из воды, никого, подумал он, не наведет на мысль, что его не было среди погибших. И он надеялся, что Австралия еще сделает из него мужчину: в заливе Энкаунтер или Карпентарии его, возможно, все-таки ждет славный конец.

Посему Кейти его столь же смутила, сколь и утешила; он спросил, в каком это смысле он замечателен и прекрасен.

— Скромный, как всякий герой! — воскликнула она, и, по-прежнему коленопреклоненная, пропела ему хвалы с заразительным пылом, который почти уже убедил Ноукса в том, что, не умерев, он совершил достойный поступок. В конце концов, разве не было в том, что искушало его смертью, столько же нравственной трусости, сколько и любви? После внутренней борьбы он согласился.

— Да, — сказал он по окончании дифирамба, — возможно, я скромен.

— И вы поэтому прятались?

— Да, — охотно сказал он. — И по той же причине я спрятался, заслышав шаги вашей матери.

— Но, — сказала Кейти, внезапно засомневавшись, — запись, которую мама нашла на столе…

— Это? О, просто общее рассуждение, выписанное из книги.

— Ох, как обрадуется бедная матушка, когда узнает!

— Не надо ей знать, — сказал Ноукс, снова занервничав. — Не говорите никому. Я… вообще-то…