Раздумывает дон Жуан V, что делать ему с такими деньжищами, с этаким богатством, нынче раздумывает и намедни раздумывал, а вывод один и тот же, что главным предметом забот наших должна быть душа, мы должны всеми средствами спасать ее, особливо когда могут быть предоставлены ей в утешение все земные и телесные услады. А потому пусть будет дано монаху и монахине все необходимое, пусть будет дано и лишнее, ибо монах поминает меня в своих молитвах в первейшую голову, а монахиня дает мне пригреться у себя в постели, а Риму, коль уж платим мы ему хорошие денежки за то, чтобы была у нас Святейшая Служба, пусть будет дано в придачу и то, чего просит он за менее кровавые благодеяния, в обмен на папские посольства и дары, и раз уж от скудной сей земли с ее неграмотными, неумелыми и бестолковыми ремесленниками нечего ожидать высоких образцов искусства и мастерства, закажем в Европе для моего монастыря в Мафре, да при этом заплатим золотом из моих золотых приисков и из прочих моих владений, украшения наружные и внутренние, так что, как скажет позднее некий монах-летописец, заезжим искусникам принесут они, эти самые внутренние и наружные украшения, богатство, а нам, их созерцающим, восторги. От Португалии только и нужно, что камень, кирпич, да дрова для костров, да люди, от которых требуется лишь грубая сила да минимальная выучка. Если зодчий немец, если плотницких дел мастера, мастера-каменщики и резчики по камню итальянцы, если негоцианты англичане, голландцы, французы и прочие толстопузы, каждый день продающие нас и покупающие, то, само собой, не откуда-нибудь из наших мест, а из Рима, Венеции, Милана, Генуи, из Льежа, из Франции, из Голландии поступают к нам колокола большие и малые, а еще паникадила, лампады, подсвечники, бронзовые канделябры, а еще священная утварь, серебряные позолоченные потиры, а еще изваяния тех святых, которых чтит король больше, чем прочих, и алтарные покровы, и алтарные украшения, и стихари, и короткие ризы, и мантии, позументы, балдахины для престолов и носилки с балдахинами, и белые одеяния для паломников, кружева, три тысячи досок орехового дерева для сундуков ризницы и скамей на хорах, поскольку святой Карло Борромео[83]считал ореховое дерево весьма подходящим для таких целей, а из северных стран плывут корабли, груженные древесиной для строительных лесов, навесов, домов для работного люда, пенькой и готовыми канатами для лебедок и талей, а из Бразилии везут без счета доски, вытесанные из стволов дерева, именуемого по-латыни andira, а по-нашему анжелин, они пойдут на монастырские двери и окна, на полы в кельях, опочивальнях и прочих покоях, даже на настил для блохобойни,[84]ибо дерево это не поддается гниению, не то что наша ломкая сосна, она только и годится, что в огонь под горшком с пустой похлебкой да на скамьи для людей с малым весом и порожними карманами. С тех пор как в селении Мафра был заложен первый камень базилики, этот-то, слава Богу, из португальской каменоломни в Перо-Пинейро, вся Европа, себе в утеху, обращает помыслы свои к нам, к денежкам, полученным в виде аванса, а еще более к тем, каковые регулярно выплачиваются по истечении положенного срока и по окончании работ, тут и золотых и серебряных дел мастера, и литейщики, что отливают колокола, и ваятели, что трудятся над статуями и лепными украшениями, тут и ткачи, и кружевницы, и вышивальщицы, и часовщики, и резчики, и живописцы, и позументщики, и шорных дел мастера, и столярных, и слесарных, тут и ковровщики, и судовладельцы, уж если, думают иноземцы, эта заморская коровка, такая дойная, нам принадлежать не может, либо покуда еще не может, пускай хотя бы останется в руках у португальцев, ведь в скором времени придется им покупать у нас в долг пинту молока, если захотят они приготовить национальные свои лакомства, крем из яичных желтков и пирожные «ангельский зобок». Если вашему величеству угодно еще, вы только скажите, замечает мать Паула.

Сползаются муравьи к меду, к просыпавшемуся сахару, к манне небесной, сколько их тут, многое множество, тысяч двадцать, и все стремятся в одну и ту же сторону, как некоторые морские птицы, которые садятся сотнями на прибрежный песок и поклоняются солнцу, не обращая внимания на то, что сзади дует ветер, треплет им перья, для них важнее всего следить за движущимся оком неба, короткими перебежками они обгоняют друг друга, пока не доберутся до уреза воды или пока не скроется солнце, завтра вернемся на это же место, если не придем мы, придут наши дети. Из двадцати тысяч муравьев-людей, что здесь собрались, почти все мужчины, немногие женщины стоят в самом заднем ряду, не только по воле обычая, требующего, чтобы во время мессы мужчины и женщины стояли порознь, но и потому, что если бы затерялись они среди толпы, то, может, и выжили бы, но стали бы жертвами насилия, как сказали бы мы теперь, не искушай Господа Бога, а если уж пошла на это, не жалуйся потом, что забеременела.

Стало быть, служат мессу, как уже было сказано. Между строящимся монастырем и островом Мадейра простирается большой пустырь, утоптанный ногами работных людей, к счастью, сейчас здесь сухо, преимущество весенней поры, уже раскрывающей объятия лету, скоро прихожанам можно будет становиться на колени, не опасаясь вымазать в грязи панталоны, впрочем, люди эти не из тех, кто так уж печется об опрятности, умываются они собственным потом. В глубине на возвышении стоит деревянная часовенка, если верят присутствующие в возможность чуда, с помощью коего все бы они туда вошли, они глубоко ошибаются, чудо с хлебами и рыбами, пожалуй, легче сотворить и легче вместить волю двух тысяч людей в стеклянный сосуд, это не чудо вовсе, а самая естественная вещь в мире, было бы желание. И вот слышится громкий скрип, как от лебедок либо схожий, отворяются врата небес и преисподней, и врата эти разные, те, что ведут в обитель Господа, хрустальные, те, что ведут в обитель сатаны, бронзовые, оно и чувствуется сразу, уже по отзвуку, но здесь-то, на площади, скрип слышится деревянный, медленно поднимается передний фасад часовенки, поднимается, покуда стена не превращается в навес, а тем временем торцовые стены раздвигаются, впечатление такое, словно невидимые длани растворили святилище, когда в первый раз это произошло, на работах еще не было занято столько народу, но как-никак пять тысяч человек разом выдохнули, Ах, во все времена люди сперва дивятся всяким новшествам, потом привыкают к ним, и вот наконец раскрылась часовня настежь, теперь видны и алтарь, и священник, он будет служить мессу, такую же, как все прочие, как ни странно, но все присутствующие уже позабыли, что в один прекрасный день пролетел над Мафрою Святой Дух, совсем не таковы мессы, которые служат на войне, перед боем, когда станут подсчитывать и хоронить мертвых, может, буду в их числе и я, как знать, воспользуемся же возможностью причаститься, если только неприятельские войска не прервут мессу неожиданной атакой, либо потому, что прослушали мессу раньше, либо потому, что придерживаются веры, что мессы отвергает.

Из деревянной своей клетки обратился священник с проповедью к людскому морю, будь море сие обычным, заселенным рыбами, сколь прекрасную проповедь можно было бы повторить,[85]сколь ясную и здравую по смыслу, но поелику были здесь не рыбы, а люди, то и проповедь была такой, какой люди заслуживают, и слышали ее только те из прихожан, что стояли в первых рядах, однако же, хоть и справедлива пословица про то, что привычки да рясы мало, чтоб из мирянина сделать монаха, все же привычки достаточно, чтоб уверовать, слышится человеку «не был», и знает, что сказано было «небо», слышится ему «исподнее», знает, что сказано было «преисподняя», слышится «под бок», знает, что сказано было «Господь Бог», а если ничего больше не слышит он, ни слов, ни отголосков, значит, проповедь кончилась, можно нам и расходиться. Удивительно все-таки, по окончании мессы оказалось, что никто не грянулся оземь замертво, и лучи солнца никого не убили, когда заиграли они, искрясь, на поверхности дароносицы, да, не те стали времена года, ведь сейчас та самая пора, когда вефсамитяне жали пшеницу[86]и, подняв глаза, узрели Ковчег Господень, возвращавшийся из земли филистимлян, и этого было достаточно, чтобы пятьдесят семь тысяч человек рухнули замертво, а теперь вот двадцать тысяч человек огляделись, так Ты был здесь, я Тебя не заметил. Религия, которую мы исповедуем, оставляет нам много досугов, особливо когда собирается вместе столько верующих, где тут сыскать место и время для того, чтобы все могли исповедаться или причаститься, вот и будут они слоняться без дела, зевая, затевая драки, тиская женщин где-нибудь под насыпью либо в местах похуже, и так до завтрашнего дня, когда снова придется идти на работу.