– не знаем никаких Андрестов, а если что узнать – перетри с мамкой. Мамка – это я. Если трясти будет – не ссыте, не тронет. Он трусливый. А Горилке не говорите ничего личного, она знать не должна ни имени вашего, ни где живете – ничего. Все мужу доложит, а он потом кому надо сообщит – приедут по прописке вашей, будете потом заносить до смерти, даже если с трассы уйдете. Сученая она, в общем…

– Эй! – крикнула Горилка, выглядывая из кафе. – Там малая твоя вроде клиентов нашла! Просто сообщаю!

– Вот же ж сучка! – Дианка побежала к дверям. – Тупица малолетняя, только и знает, что…

Она забежала в кафе – и дверь закрылась, оставив снаружи двух девушек и одну дорогу. На секунду Лариске показалось, что будто и не было последних двух часов и они все так же стоят у поворотки на Жарцево.

– Смотрю, зазнобило тебя? – спросила Валька. – Это ничего, это нормально. Пойдем, покажу. – Она одной рукой взяла Ларису под локоть, другой – достала сигарету, сунула между зубов, вынула из той же пачки зажигалку, споро подкурила – и кинула пачку обратно в карман. – Вот здесь осторожнее ступай, а то скользко. Вот. Видишь? – она протянула руку и указала вниз, на большую темную клетку, прилипшую к дальней стене кафе. В клетке кто-то беспокойно двигался туда-сюда. – Слышишь ее? Это Машка. Ей лет восемь уже. Я когда здесь впервые оказалась – она не совсем еще взрослой была. А теперь уже, поди, зрелая по медвежьим-то меркам. И всё в клетке. Вся жизнь взаперти. Мясом ее не кормят, чтобы на людей не бросалась, поэтому она такая небольшая выросла. Но злая иногда – дай боже. Однажды вырвалась – и подрала двух псов бродячих, что на нее лаяли постоянно. Сидели и гавкали, и отгонять бесполезно. Вырвалась, порвала их – и села у клетки. Понимаешь? Могла убежать – а не стала. Привыкла. Другой жизни не знает, понимаешь?

– Зачем ты все это? – с какой-то даже жалостью спросила ее Лариска. – И так ведь…

– Это я к тому, Лариска, что надо различать, когда судьба тебе шанс дает. Когда можно свалить к херам из своей клетки. Горилка, думаешь, сразу такой стала? По молодости была – глаз не отведешь. Один абхаз ее хотел к себе на родину увезти, жениться по закону. А она закуксилась – жирный, мол, и «мазда» у него говенная. Трахалась со своим Андрестом, думала, он поднимется – и ее за собой поведет. А в итоге – сторчалась с ним, и повел он ее на ту же трассу, сосать у дальнобоев по сто рублей за километр. Вернулась в клетку – и не рыпается. Понимаешь? Или Дианка. Та могла муслимкой прикинуться, ведь черная ж сама, хотя у нее только дед был из ихних. Платок бы натянула, косметику с Мадины смыла – и стала бы в мечеть ходить почаще, ее бы в итоге и пристроили к какой-нибудь ферме. Ну или Мадинку хотя бы выдала, да хоть за соседа. А они привыкли к жизни ночной – и слезть не могут. А ведь не молодеют. Мадина – та еще понимает, что лучше хоть в Москву одной, хоть на своих двоих – пока жопа не обвисла, покрутить ею перед университетом каким, найти папика и сладко прилипнуть. А сестра ее отпускать боится, в свою клетку тащит. Поняла теперь?

– Что ты хочешь сказать? – спросила Лариска устало. – Говори, как есть, а то башка уже не варит.

– Я хочу сказать, что, будь ты порасторопнее и понаглее – уехала б из своего колхоза с этим Вадим Сергеевичем, или вдвоем, или хоть третьей – мужики это еще как любят. Еще бы поумнее была – кольцо на палец от него получила, потом разводом по сусалам – и уже свободная московская девка с жилплощадью. И сейчас, думаешь, – чего все такие нервные, срутся да пужалки друг дружке рассказывают? Потому что ты тут сидишь рядом, губки бантиком, жопка помидоринкой. Ты ж на трассе и месяца не пробудешь – укатишь куда-нибудь. Главное – не провафлить вспышку, понимаешь? Поэтому не на хер смотри, и не на кошелек даже – а на руки да на машину. След от кольца снятого ищи. Чтоб кулаки не сбитые, без наколок зеленых. Если иконки на приборке – значит, как разденешься – сними крестик и попроси иконки прикрыть футболкой, мол – греха боишься. Они это любят. Если иконок нет, а всякие пацанские штуковины прилеплены – то кончай погромче и спину царапай, и потом, как отстреляется, – ты полежи с закатанными глазами, будто сознание потеряла, а потом – тоже заплачь, что, мол, не увидитесь больше и не будет тебе никогда такой радости. Вообще – в конце обязательно заплачь. Оно и безопаснее, и надежнее. Легче всего с пенсионерами какими, особенно если вдовец. Скромницей прикинься, поплачь в салоне, как он в тебя кончит, скажи, что стыдно домой возвращаться. Что вот дедушка, пока жив был, – помогал, а сейчас никто не заботится, страшно очень. Чулки порви над коленкой, как будто он по страсти. Скажи – бабка заругает. Зови его ласково – мась или коть. Или чуча. Короче – добейся, чтобы он тебя домой увез, понял? На нас не смотри – мы уже свои шансы просрали все, теперь вот только если Мадинка выпрыгнет куда, да она дурная, на жопе катышки, в башке опарышки. Эта если и уедет – обратно привезут, и хорошо, если целиком. А вот ты – у тебя все шансы. Ведь сама подумай – эта дорога идет из Европы, и почти к самому Сити, где башни все эти. По этой дороге такие люди катаются – у них в кошельке денег больше зараз, чем эта «Берлога» вся целиком с персоналом стоит. Главное – не верь, если скажут, что ты им должна что-то, сечешь? Ни хера ты никому не должна, это не ты должна, это мир тебе по яйца задолжал. Свалку нашу знаешь? Куда мусор с Москвы возят? Вот что они тебе уготовили – с самого детства. Коли родилась в навозе – вот и сдохни на свалке. А ты им доказать должна. Любыми путями выбраться. По головам иди, слышишь? Даже по моей. Всех кидай – а сама когтями цепляйся. Вырвись отсюда – и забудь Смоленск как потный кошмар, на кляп он тебе не сдался, здесь жизни нет и не будет. Гагарин отсюдова улетел – и тебе свалить пора