Там существует такая практика (противозаконная, конечно): все поступающие осужденные прямо с этапа проходят «через дальняк». Это что значит? А это значит, что все они при свидетелях должны взять тряпку и помыть унитаз. Для тех, кто понимает, ничего объяснять не надо. А тому, кто не понимает, поясню, что по тюремным понятиям человек, который однажды вымыл унитаз или вообще занимался приборкой в отхожем месте, уже никогда ни на что претендовать не может. За это на правильной зоне могут и «опустить», но в любом случае, такой зэк никогда больше не сможет претендовать на какой бы то ни было авторитет, не сможет стать центром самоорганизации осужденных. Вот для того, чтобы не дать этой самоорганизации зэков возродиться, не дать им создать альтернативную, параллельную официальной, внутреннюю структуру самоуправления, всех прямо с этапа, на входе, пропускают «через дальняк».

Когда я туда заехал, мне тоже первым делом дали тряпку в руки и говорят: «Давай, мой!» Я говорю: «Не буду». «А мы тебя побьем!». – Я говорю: «Бейте». «А мы тебя в ШИЗО посадим!» – «Сажайте». «А мы тебя перережимим!» – «Воля ваша». Ну и в результате… Там опера этим занимаются. И у них, видно, возникло какое-то сомнение: что это за странный крендель такой тут заехал и борзеет без меры… Ну, доложили начальнику учреждения, и меня привели к «хозяину». Полковник Бубнов там в то время командовал. Кабинет у него – как футбольное поле… Он мне сказал: «Ну, давай, рассказывай, кто ты есть». Я рассказал ему свою историю совершенно откровенно. И он, надо сказать, с пониманием к этому отнесся. И даже когда я рассказывал, был такой момент: он слушал меня, слушал, а потом в сторону отвернулся и сквозь зубы говорит вполголоса: «Вот с-с-суки. Всё своё дерьмо норовят нашими руками месить…»

Но, тем не менее, в ШИЗО он меня таки упаковал. Говорит: «По-другому не могу. Как я тебя выведу на зону или на поселок? У меня здесь сидит 1600 человек, все прошли через дальняк, а ты будешь один такой красивый и веселый, белый и пушистый?» Ну, посадили меня в шизняк, и я там отсидел восемь дней. Видимо, в течение этой недели они собирали информацию про меня. Потом через неделю меня вывели… Зам по безопасности и оперативной работе, молодой такой «кум», мне сказал: «Ну что ж, мы вот тут собрали информацию про вас… Посмотрел я ваши фильмы… Человек вы, в общем, известный… Так что, ладно, что ж, выведем мы вас на поселок». И, в конце концов, меня из шизняка вывели.

А режим там, на «Металлке», внутри ШИЗО, не сахар. Отбой в девять вечера, подъем в пять утра. Правда, трехразовое питание. Но тут, как повезёт: может и тушенка в каше попасться, а можешь и воду на воде получить…

Положена одна часовая прогулка, но меня, например, ни разу не выводили. Курить нельзя. В камере, после того, как убирают нары (их к стенам на замок крепят, как в железнодорожном купе) нет даже табуреток, нет стола, ничего нет. Утром нары поднимаются наверх – и все, ты находишься в голом помещении, в котором только цементный пол, стены и потолок. И камера наблюдения. Есть ещё сваренные из металлических прутиков кубики, на которые нары опираются, когда их опускают… Так что, когда еду тебе через железный намордник дают – как хочешь, так и крутись. Можешь на пол миску поставить, можешь на весу кушать.

Отопление отключают с десяти утра до семи вечера. Но зато включают на полную громкость трансляцию, и гоняют по ней запись, где какой-нибудь зэк гнусавым голосом читает ПВР (правила внутреннего распорядка). Десять раз подряд, двадцать, тридцать…

Отдельного упоминания стоит «Тайфун» – спецназ Федеральной службы исполнения наказаний. Это такое палаческое подразделение, своего рода зондеркоманда на государственной службе. Человеку, который придумал этот спецназ для ФСИН, наши тюремщики должны золотой памятник поставить. Потому что если раньше, ещё в советские времена, для выбивания показаний и «поддержания авторитета администрации» существовали всякие полулегальные «пресс-хаты», т. е. пыточные камеры со специально обученными палачами-«козлами», то теперь к этим старым инструментам добавился новый, «демократический», абсолютно легальный, законный и официальный. Под названием «Тайфун».

Если раньше на зоне разгорался бунт, то для его подавления можно было использовать только внутренние войска МВД. Но они же именно ВОЙСКА, обученные как боевые, военные подразделения. А потому их применение всегда приводило к стрельбе, жертвам, скандалам и, как следствие – к расследованиям, комиссиям, увольнениям проштрафившихся начальников. И умные начальники старались на своих зонах до такой крайности дело не доводить, сдерживали чрезмерно ретивых подчинённых, боролись с беспределом, давали зэкам возможность кое-как дышать.

Появление «Тайфуна» всё изменило.

Эти ребята никакие не «войска» Они прицельно заточены под решение тюремных проблем в пользу администрации. Это значит, что их задача – «ломать» зоны и любого «чернохода», т. е. осужденного, отказывающегося сотрудничать с администрацией. Из общей массы зэков целенаправленно выдёргиваются люди, которые являются центрами внутренней тюремной самоорганизации заключенных. Авторитеты. И эти люди последовательно «обрабатываются», т. е. избиваются. От них требуют отказа от этой своей роли, желательно – письменно, публично, унизительно.

«Тайфун» свою службу знает хорошо. И бьёт качественно, с пониманием дела, с техническими усовершенствованиями. Вот, например, есть такие бойцовские перчаточки без пальцев. Они с накладками на фалангах. Эти накладочки в оригинале – такие пластинки пенопластовые, предназначенные для того, чтобы не слишком сильно руку ранить в случае удара. Их и спортсмены используют в спортзалах для тренировок, по грушам бить. А тайфуновцы поверх пенопласта вставляют пластинки железные, свинцовые. И получается такая замечательная спецперчатка для разговора «по душам».

Видит Бог, я это не придумал. Об этом мне рассказал полковник Сыркашов, который приехал из управления ФСИН, чтобы проверить сообщения о моём избиении. Проверил и объявил: «Есть два варианта: либо ты сам на них напал, либо вообще ничего не было. Третьего варианта нет и быть не может. Должен понимать – система…» Я говорю: «Но вы-то знаете, как на самом деле всё было!» Он: «Знаю, ну и что? Ты, брат, сам виноват. Зачем вставал, после того, как они тебя на асфальт роняли? Три раза ведь вставал! Ты их пойми: они профессионалы, им же обидно».

Я говорю «Точно, профессионалы. Чтобы с руки одним ударом ребро сломать, это не каждый сможет». Вот тут-то полковник и раскрыл мне секрет:

«Да они, – говорит, – железяки в перчатки вставляют, сорванцы». Я тогда его спросил: «Так ведь можно ненароком и убить, силу же трудно рассчитать?» А он мне: «Ну, да. И убивают. У них же мозгов нет. Мы ведь их не для научных дискуссий воспитываем…»

Полковник этот так откровенно со мной разговаривал потому, что он сам, по своим личным взглядам, был радикальным русским националистом. И «козлов»-нацменов, и нерусских сотрудников тюремной администрации он искренне недолюбливал. А мне столь же искренне сочувствовал. Но сразу честно предупредил: «Против системы идти нельзя. Смирись, подпиши бумагу, что ничего не было. А я в частном порядке с начальством твоим договорюсь, чтобы тебе тут создали условия». Ну, я подумал-подумал… Подумал-подумал… И ещё подумал… И отказался.