Накануне нового года попытался подвести итоги своему 25-летию. Выводы были неутешительные: топчусь на месте. Да и весь этот 1960-й год Мыши и в самом деле был характерен какой-то мышиной суетой практически во всех отношениях. Но без худа и добра не бывает. Как и добра без худа. Летом пришло приглашение на свадьбу от Никиты Маленкова и Лины Родиной: их по окончании пединститута направили в одну из школ Спасска-Дальнего. С Лесозаводском это совсем рядом, поехал. Повстречался с ребятами, поздравил их с бракосочетанием. Свадьба была многолюдная, весёлая. Эта была моя последняя встреча с ними. Забегая вперёд, должен с сожалением сказать, что через несколько лет они почему-то развелись, причём Никита, как писали ребята, уехал куда-то на Урал. Затерялся где-то и след Лины.

Летом у нас была ещё одна неожиданная гостья – из Омска приехала старшая сестра моей мамы Антонина, по мужу Жилина. Тётя Тоня, мудрая и добрая седая женщина, многое рассказала нам, кстати, и о деде моего отца, которого очень хорошо знала лично. Наш адрес она не знала и приехала сначала в Тавричанку, что под Владивостоком, – туда на дальневосточные угольные шахты в военном 1943 году уехали из села Борки Омской области вместе с матерью Марией Ивановной Лобовой юные ещё совсем брат Афанасий и сестра Евдокия. К этому времени в Тавричанке в живых остались там только брат Афанасий и дочь Евдокии Лена. От них тётя Тоня приехала вместе с братом. Надо было видеть мою маму: каким подарком для неё был этот неожиданный визит её любимой сестры, с которой она последний раз виделась почти тридцать лет тому назад!

В актив уходящего года можно было бы записать и моё поступление на заочное отделение университета. Но поступить ещё не значит его закончить. Так оно и случилось в последующие годы, к сожалению. Хотя сам факт моего обучения на начальных курсах этого вуза для меня в будущем ещё не раз сослужил добрую службу. Но об этом расскажу позже.

Но и самое главное, что произошло к исходу этого памятного года, – это то, что наконец-то устаканились мои собственные сердечные дела, и в наших с Иринкой отношениях уже более-менее определилась перспектива желанного логического завершения. Примерно за неделю до Нового года мы даже обговорили примерный день создания нашей семьи: не позже 20 октября 1961 года – дня её рождения. Но, сказала Иринка, она обязательно должна получить согласие своей матери. У своих родителей я даже и не думал спрашивать согласия – они и так всё хорошо видели.

Новый год мы встретили с Иринкой вдвоём, и этот 1961 год Быка стал уже по-настоящему нашим с ней годом. В новогоднюю ночь мы танцевали вокруг ёлки в доме культуры и целовались. Потом гуляли почти до утра по улицам ночного города, снова целовались и были бесконечно счастливы. Мы расстались только у порога её общежития с полной уверенностью, что и весь наступивший новый год будет для нас обязательно счастливым. И, забегая вперёд, честно скажу: мы ни на капельку не ошиблись в своих ожиданиях. Были, конечно, и мелкие негативные моменты, но их всегда и с лихвой перебивали неизбывные потоки радости и благодати – таким необычным был и запомнился мне этот год. Иринке, уверен, тоже. Кстати, именно в это время я впервые начал называть её понравившимся мне ласковым именем Илька или Иля, Иль, как в детстве её называл маленький ещё тогда братишка Дима. С этими тремя вариациями детского ещё её имени до сих пор я к ней так только по-домашнему и обращаюсь…

После Нового года Иринка стала практически постоянным гостем в нашем временном домике в самом конце улицы Имени 9 января. Мои родители, особенно мама, принимали её уже как свою, пусть пока ещё и будущую, невестку, и в их глазах явно читался немой вопрос: когда же вы, милые голубки, наконец-то объявите нам долгожданную весть. Но мы будто и не замечали этого и продолжали жить своей жизнью чисто по-детски влюблённых друг в друга людей, не изведывавших ещё всех прелестей и тягот супружеского бытия. В погожие выходные дни мы прямо в нашем дворе становились на лыжи и мимо военного городка уходили в сторону базы «Старая Уссури», где ещё сохранились радостно весёлые даже зимой лиственные леса. Там мы катались с горок, лавируя среди деревьев, падали на крутых виражах в снег, фотографировались, и никого, кроме нас двоих, больше не было как минимум в километровой округе. Только стайки красногрудых снегирей, обычно прилетающих в те места с северов на зимовку, с шустрой деловитостью порхали среди деревьев или, усевшись красными яблоками на какую-нибудь берёзку и стряхнув с веток снег, с любопытством глазели на этих двух непонятных существ с палками на ногах и в руках, бегающих зачем-то по зимнему лесу.

Удивительная была пора – влюблённости и доброй дружбы. Да, я и, правда, посвящал Иринке свои стихи, только ей боялся показывать. Вот одно из творений той поры, которое я нашёл совсем недавно в своих бумагах:

«У заводской проходной…»

Не спеша к проходной завода

Ты шагаешь из утренней дымки,

Серебрятся в лучах восхода

На ресницах твоих снежинки.

Ты смеёшься: «Ну, как ночная?

Спать, наверное, хочешь, дружище?»

Я в ответ: «Посмотри, какая

Зорька красками радуги брызжет…»

Наплевать на мороз трескучий,

Что на зорьке сильнее злится —

На щеках твоих огненно-жгучих

Уж улыбка опять резвится.

«Ты становишься, парень, поэтом», —

Говоришь ты, лукаво щурясь.

Что ответить тебе на это?

Я в ответ лишь досадливо хмурюсь.

Где найти мне слова такие,

Чтобы тайну мою открыли,

Чтобы были на редкость простые,

Чтобы были легки, как мысли.

Раз любовь твоё сердце греет,

Кто бы ни был ты, друг, при этом,

Если прямо сказать не смеешь —

Поневоле не станешь поэтом?

Если в сердце тревога и радость

Уживаются дружно вместе,

Слов обычных отбросив вялость,

Разве ты не ответишь песней?..

Ну, а ты улыбаешься снова,

Озорная девчонка Иринка.

Серебрятся в лучах восхода

На ресницах твоих снежинки…

07.02.1960 г»

Разумеется – не Пушкин или Лермонтов, но тем не менее стихи рождались и у меня.