Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Владельцы ломбардов любят смотреть, как мы подъезжаем. Они знают, что мы никогда не возвращаемся.
Таковы мы.
Овцы же совершенно из другого теста.
Они остаются на одном месте и пьют одну и ту же стоялую воду день ото дня.
Но все же ни один вервольф в истории вервольфов никогда не был настолько богат, чтобы не захотеть посмотреть, что он сможет получить за этот набор клюшек для гольфа, которые только что попали ему в руки. За винтовку, которую он нашел в шкафу умершего дядюшки. За эту запасную шину, на которой ему пришлось ехать две мили до ломбарда и накачивать втихую на заправке в двух парковках отсюда.
Не спрашивая разрешения, я снова перестал ходить в десятый класс. Это был в любом случае мой второй заход. Я и так проучился намного дольше Даррена или Либби, так что они вряд ли бы что-то сказали. То есть через два-три месяца мне стукнет шестнадцать. Для вервольфов это взрослый возраст, чертовски взрослый, когда дверная ручка уже не помешает тебе выйти.
Но мое время кончалось. Время быть или не быть. Я волк или не волк, вот в чем вопрос.
Может, то, что я уловлю запах этой овцы, заставит мою шерсть встать дыбом. И может, за ней последуют зубы и клыки.
Поскольку эта квитанция была моей единственной и лучшей зацепкой, я выследил все ломбарды в округе автомойки Либби. Для отвода глаз я заходил в предбанник книжно-грампластиночного магазина через улицу. Он назывался «У Крюка» или «У Кряка». Я не знал, что это должно означать.
Однако ломбард.
Он назывался «Гру». Если слушать правильно, это вервольф по-французски [35].
Я понял, что американский овен, видно, понял правильно.
Почти две недели спустя он, наконец, появился снова.
Он привел машину, которую Либби не могла бы выделить из сотен, которые видела каждую неделю, миленький древний «Меркьюри Монтерей» [36]. Она еще забыла упомянуть, что у него были черные отражатели и белые двери.
Это была списанная полицейская машина, с которой сняли оборудование и выставили на аукцион.
Однако у нее все еще оставалась полицейская выправка, словно она желала ехать. Когда овца прошел через автомойку Либби, у него, вероятно, был сертификат на половинную скидку, которую на работе Либби засовывали под дворники всех машин с большим количеством баллов.
Это заставило меня ненавидеть его чуть меньше, то, что он заплатил половину и что мойка машины не была частью его обычных поездок.
У него была дикарская борода, как она и говорила, на это стоило посмотреть.
На его задней панели лежали две защитные каски.
Он закладывал партию записей на VHS-кассетах в ярких обложках, каждая с красным «х» на обороте, что говорило, что один раз их уже перезаписывали. Он не светил ими, но прежде чем войти, он переложил их. Возможно, пытался положить лучшие сверху.
Я прикинул, что он получит за них, наверное, доллар с половиной. И не обязательно за пленку, но за бизнес – ради следующего, что он принесет сюда, если тут, конечно, заключают сделки.
Я был уверен, что у него сейчас ланч. Для меня был бы ланч.
Я перешел улицу, замедлился у переда его полицейской машины.
Как я и надеялся, на переднем стекле был парковочный талон. Мэйфайр-виллидж. Поскольку я не хотел палиться – я мог оказаться достаточно взрослым, чтобы он почуял меня сквозь свою бороду, не знаю, – я продолжал идти, запомнив «Мэйфайр-виллидж».
Мне оставалось только записать это в телефонную книжку.
Наше съемное жилье было за пригородами, где ты начинаешь замечать машины-пенсионеры.
В стране вервольфов.
Не безопасный зеленый городской лужок. Не Мэйфайр-виллидж.
Я хранил свою мелочь три дня, затем подождал, пока Либби уйдет на работу, и сел в автобус.
То, что надо было сделать, – сложная идея Даррена – выследить овцу. Превратить его жизнь в ад. Оставлять куски сырого мяса весь день, оживить его чувства. Подсунуть ему свежий слиток серебра и сказать, чтобы он взял его в кулак, чтобы посмотреть, какой он холодный. Посмотреть, не скривится ли он, когда сквозь пальцы пойдет дымок.
Затем пойдут тайные послания, кровь в кофе, и Даррен даже подумывал записать свой ночной вой и проигрывать его через микрофоны, просто проезжая туда-обратно, пока овца спит.
Идея Либби была войти с ним в закрытую комнату и выйти одной через пять минут.
Одной овцой в мире меньше.
А я просто хотел посмотреть на него.
Он ничего для меня не значил.
Сначала я хотел, чтобы он помог мне, подтолкнул меня к обращению, поскольку я, возможно, возненавижу его так же яростно, как Либби, но, ожидая его так долго, рисуя его в своем разуме, я осознал, что то, ради чего я сдерживал дыхание – ради трансформации, – было как раз тем, чего, как он притворялся, в нем не было. То, что он, наверное, глушил ромом и черным чаем. Таков был специальный рецепт Даррена, чтобы загонять волка внутрь.
Рецептом Либби были мятные леденцы, которые продавали в трубочках из фольги с зелеными полосками для откупоривания. Полоски должны были быть обязательно зелеными.
Я не знал, какой рецепт будет у меня. Я даже подумать не мог о нежелании обращаться.
Квартира овцы была на первом этаже, номер 110 на углу.
Он вошел, наверное, долго грел банку с ланчем, затем проверял, нет ли на его мочалке-бороде капель.
Наверное, это будет для него странно – ощутить это после стольких лет спокойствия.
Я сунул руки в карманы, расправил плечи и пошел дальше, не оборачиваясь.
Теперь он был где-то там. На работе, для которой требовалась желтая каска. И у меня не было денег на обратный автобус, я даже забыл взять бесплатный социальный билет.
На сей раз Либби собиралась спросить меня. Обычно я мог отбрехаться, мой рюкзак стратегически висел на стойке.
Но я приду, когда стемнеет, так что вопросы будут.
Глупо было идти за ним сюда. Ну узнал я, где он живет. Отлично. Теперь – рассказать Даррену и Либби или защитить его, пусть побегает за всех нас?
Я предатель или убийца?
Я пошел, пнув камешек, который должен был полететь в канаву.
Вместо этого он в последний момент отскочил, отрикошетил от бордюра и взлетел, попав по днищу под белой полицейской дверью.
Того «Монтерея».
Овца проехал квартал и запарковался на моем пути, поджидая меня.
Я
