– А сколько стоит ковбоечка? – озаботилась маман.

– Недорого. Три восемьдесят, – глянув картонный ценник, висевший на нитке, продетой в петельку, ответила Нина. – Берите, потом жалеть будете!

Лида, закатив глаза и шевеля губами, стала загибать пальцы. Наличность она всегда считает в уме, так как давным-давно, через месяц после свадьбы, получив зарплату, моя задумчивая маман пошла в ГУМ покупать кофточку, вынула из кошелька пятьдесят рублей старыми, а выскочивший неизвестно откуда цыганенок вырвал и убежал. Тогда-то Тимофеич впервые и назвал ее «кулемой».

– Укладываемся. Выписывайте, Ниночка, всё!

– Муж-то ругаться не будет? – улыбнулась продавщица и попала в самое больное место.

– Ну, что вы! – помрачнела маман. – Муж рад будет! Ему для семьи ничего не жалко.

– Может, не стоит? – спросил я, когда сообщница убежала за прилавок. – Ты уверена?

– В чем?

– В том, что он рад будет.

– Не твое дело. Не порть мне такой удачный день!

– И не собираюсь даже. – Я, медленно расстегивая курточку, направился к кабинке, чтобы переодеться.

– Погоди! – воскликнула Лида. – Не надо! Ничего не снимай! Так и пойдем к Батуриным. Пусть Валька посмотрит, какой у нее теперь племянник! Вот только кеды твои все портят. Ты что в них делаешь?

– В футбол играю.

– Ах, ну да, ну да… Спорт – это важно! – Она отвела глаза от рваных резиновых мысков и успокоилась взглядом на новой рубашке. – Веселая ковбоечка!

– Не веселая, а дурацкая!

– Что ты понимаешь! На тебя уже смотрят!

– Не пойду я по улице, как клоун!

– Пойдешь!

– Не пойду!

– Ну сынок, ну пожалуйста! Я тебя не так часто о чем-то прошу!

– И я тебя не так часто.

– О чем ты меня просишь?

– Ты отлично знаешь!

– И сколько это стоит?

– Маска – четыре двадцать. Ласты – семь пятнадцать.

– Ну, может быть, на маску еще и хватит… Если отец спросит, скажешь: куртка – восемь, техасы – шесть… – инструктировала она, отрывая картонки. – Понял? Выкручусь, мне премию по БРИЗу выписали.

– А рубашка?

– Рубашка и так дешевая… От нее ценник не трогай! Понял?

– Еще бы! – улыбнулся я наивной Лидиной хитрости и сунул картонку в нагрудный карман – длины нитки как раз хватило.

Примчалась Нина с чеком. Узнав, что мы так и пойдем по улице, она почему-то страшно обрадовалась, подмигнула и обещала упаковать «старье» в бумагу. Маман вдруг затуманилась новой мечтой и что-то спросила у нее на ухо. Продавщица посмотрела на Лиду с уважением, пальцем показав куда-то вниз и вбок.

– Там моя подруга работает, я ей сейчас позвоню по внутреннему!

Когда Лида протянула усатой кассирше чек и четвертную, та сразу забасила, мол, говорю же, русским языком: нету сдачи! Не понимают. Народ от шальных денег совсем опузырился, ничего не хочет слушать сует сотни и пятихатки.

– У меня – двадцать пять… – пискнула Лида.

– Какая разница!

Но тут подпорхнула Нина, она принесла мои старые шмотки, завернутые в серую бумагу с маленькими буковками «ДМ». Кудрявая продавщица что-то шепнула усатой кассирше – и сдача сразу нашлась.

Лида от избытка чувств даже обняла новую подругу.

– Приглядывай за своим модником! – вдогонку крикнула Нина. – А то украдут! Заходите!

Мы вышли из секции одежды, спустились этажом ниже, свернули направо и оказались в обувном отделе. Там было пусто, как в классе на перемене. Впрочем, и товара никакого особенно тоже не наблюдалось. Полки, конечно, не пустовали, на них в ряд стояли резиновые сапоги, пегие ботинки с высокой шнуровкой, серые тапочки, черные глянцевые калоши с малиновой байковой внутренностью. Целый шкаф занимали войлочные боты фасона «Прощай, молодость», как говорит дядя Юра. В углу под табличкой «товары по сниженным ценам» красовались пара огромных кедов, предназначенных для великана, и желтые туфельки, такие крошечные, будто соскочили они с ног Дюймовочки.

Продавщица с волосами точно такого же цвета, как у Нины, но только не кудрявыми, а прямыми, вроде соломы, скучала за прилавком, листая журнал «Советское кино». Лида опасливо к ней приблизилась и тихо, по-шпионски, как пароль, сообщила:

– Я от Нины.

– Да, звонила. Ваш размер, кажется, еще остался. Минуточку!

Она скрылась в подсобке, вскоре вернулась с коробкой, откуда достала кожаные, простроченные по ранту сандалии цвета апельсина:

– Габровские.

– Да вы что?! Мерь, сынок!

Я сел на банкетку, нехотя снял любимые кеды, обнародовав носки с дыркой, и всунул ступни в сандалии.

– Не жмет?

– Вроде нет…

– Задник не трет? Пройдись!

Я прогулялся по секции, стараясь не смотреться в большое зеркало, нога в новой обуви чувствовала себя неуютно, как в гостях, но я знал, ради чего терплю.

– К куртке замечательно подходят! – заметила продавщица.

– Да, – расцвела Лида. – Удивительно удачный день! А сколько стоят?

– Пять семьдесят.

– Укладываемся. Выписывайте!

Она расплатилась в кассе, всунула мои верные кеды в коробку, которую продавщица вместе со свертком умело обвязала шпагатом, нарочно оставив двойную петлю, чтобы удобнее было нести.

– Заглядывайте! На следующей неделе обещали демисезонные полуботинки на микропорке завезти.

– Спасибо! Обязательно зайдем! – ответил я.

– Простите, – заробела Лида, глядя на соломенные волосы продавщицы. – Это у вас «Лонда»?

– Ну, что вы! Это «Магиколор».

– Поня-ятно…

Но выходя из секции обуви, мы еще не знали, насколько удачен этот день! Когда мы спускались по лестнице, нам попался навстречу «бобрик» из отдела школьной формы, от него пахло табаком, видимо, выходил покурить.

– Куда же вы подевались? – воскликнул он, ласково глядя на Лиду. – Я же вам отложил пятый рост!

– Не может быть? – побледнела она и поправила прическу.

– Да, чудеса случаются. А кто этот юный кабальеро? – изумился продавец, осмотрев меня с ног до головы. – Вы времени зря не теряли! Я бы себе такую куртку и сам оторвал.

– Последняя!

– То-то и оно. Ну-с, пошли в закрома!

– Даже не знаю…

– В чем дело?

– Не знаю, что же нам теперь делать? – На лице Лиды появилось плаксивое выражение.

– Как что? Мерить и брать, пока не расхватали. Пятый рост бывает раз в месяц. Придержал для вас, Лидия Ильинична, из товарищеской симпатии, – сообщил он, пытливо глядя на мою смутившуюся маман.