– Я не знаю, что конкретно ты хочешь от меня услышать.

– Расскажи, что задевает твою душу. Нечто такое, от чего я сразу встрепенусь, понимаешь? Что-то искреннее, на живом нерве.

– Хорошо. Я считаю, что люди не должны врать. И для меня очень важна верность.

– Уже лучше. – Айзек зажигает самокрутку и глубоко затягивается. – А что тебя бесит?

– Несправедливость, расизм, гомофобия.

– Ты опять про конкурс красоты?

– Ладно. – Я отпиваю глоток из своей бутылки. – Меня серьезно напрягает, когда старикам не уступают место в метро или когда человек слепо верит всему, что пишут в газетах. Не выношу рабскую покорность и слабаков. И если, к примеру, взять ток-шоу Джереми Кайла…

– Стоп! – Он передает мне готовый косячок. – А теперь скажи: среди этих вещей есть такие, за которые лично тебе стыдно?

– Ни одной. Я так не поступаю.

– Серьезно?

– Если ты про Джереми Кайла, то его ток-шоу я не смотрю, – отшучиваюсь я, но мое настроение никто не подхватывает. Линна вообще закатывает глаза.

– Да-да, и место старикам ты тоже уступаешь, – кивает Айзек. – Но как насчет всего остального?

Я знаю, к чему он клонит. Хочет, чтобы я призналась в какой-то слабости.

– Я стараюсь угодить. Стараюсь, чтобы мои слова и поступки отвечали чужим ожиданиям. И сама себя за это ненавижу.

– Ну вот, – снова кивает Айзек. – Совсем другое дело.

Я подношу бутылку к губам и только-только хочу сделать глоток, как вдруг Айзек хватает меня за руку. Зубы лязгают по стеклу.

– Эмма, если б прямо сейчас тебе сказали: «Убей кого хочешь, и ничего тебе за это не будет», кого бы ты выбрала?

– Что-что?

– Ты меня прекрасно поняла.

– Так-то оно так, но вопрос больно дурацкий.

– И все же?

– Никого.

– Врешь!

– Нет.

– А вот и да. С той самой минуты, как ты здесь появилась, ты не сказала и словечка, идущего из глубины души. Все у тебя взвешено и тщательно продумано. Даже когда ты призналась в угодничестве, в голове перед этим промелькнули другие грешки и слабости, однако ты их забраковала, потому что прослыть человеком, который поддакивает другим, намного выгоднее: это социально приемлемый ответ. Эмма, ты НЕ ЖИВЕШЬ, ты только прикидываешься. Вся твоя долбаная жизнь – одна непроходимая ложь. Стать самой собой тебе мешают вовсе не другие люди, а ты сама. Так что давай, признавайся: кого бы ты убила?

– Айзек, я уже ответила на твой вопрос, ты просто не слушаешь. Я никогда не пойду на убийство, хоть с последствиями, хоть без. Я не лишу другого человека жизни.

– Опять вранье!

У меня из руки вылетает бутылка, потому что Айзек прыгает на меня и сдергивает с кресла. Голова ударяется о паркет, а в следующую секунду он уже оседлывает мне поясницу, пришпиливая запястья к полу.

– Слезь! Слезь с меня!

– Айзек! – кричит и Ал, но он не обращает на нее ни малейшего желания.

– Кого убьешь, Эмма?

– Никого!

– Врешь! Отвечай!

– Ни-ко-го.

Он дергается вперед, так что теперь сидит у меня на груди. Я начинаю задыхаться. Ал пытается оттащить его за руку, но ей не хватает сил.

– Кого ты хочешь убить? – Лицо Айзека в сантиметре от моего, и я знаю, что он сейчас сделает. Я распахиваю рот, чтобы закричать, но его язык уже между моих губ. Остается его только откусить, однако Айзек отжимает мой подбородок правой ладонью, заменив руку коленом, по-прежнему удерживая мои запястья. – Кого?

Меня захлестывает волна паники, стены начинают медленно вращаться.

– Кого ты убьешь, Эмма? Отвечай!

Я зажмуриваюсь, но слезы пробивают себе дорожку, заливая щеки.

– Фрэнка! Доволен? Я убила бы Фрэнка, потому что он пытался меня изнасиловать! Пусть он тоже узнает, что такое ужас! Что такое беспомощность! Грязная сволочь, подонок…

– Кого еще, Эмма? – До меня доносится слабенький металлический щелчок, но я не могу повернуть голову, потому что Айзек до сих пор держит меня за челюсть. – Кто еще причиняет тебе боль? Кто тебя обидел? Кого бы ты убила, если б не было ни последствий, ни суда, ни угрызений совести? Кого?

Сценами из немого кино перед глазами проносятся последние десять дней. Ал и Линна с разинутыми ртами: истерический смех на шуточки Дейзи. Ее каблук, вдавливающий геккона в землю. Негодование в ее глазах во время первого разговора с Айзеком, презрительная насмешка на лице, когда мы поссорились. Покорно склоненная голова, когда Айзек отослал ее в главный корпус после истории с Фрэнком, злорадный блеск во взгляде, когда меня обозвали подлой вруньей, едва я сунулась в столовку… Это путешествие должно было стать захватывающим приключением, отпуском, о котором можно только мечтать, а я в жизни не чувствовала себя столь одинокой, покинутой или оскорбленной. Все мое разочарование, горечь, обида, вся боль последних дней жжет в моей груди – и я распахиваю глаза.

– Дейзи.

Кто-то втягивает воздух сквозь зубы. Но не Ал и не Линна. Кто-то другой, стоящий в дверях. Свидетель всех моих слов.

Я знаю, кто это; мне и голову поворачивать не надо. В комнате разом меняется атмосфера. Пусть и не от мороза, но воздух словно застывает. Я уже не слышу медленное, натужное дыхание Ал или свистящее посапывание Линны. Даже от Айзека – по-прежнему сидящего поверх меня с ладонью на моем подбородке – не доносится ни звука.

– Вот это радость. Не каждый день такое услышишь.

– Дейзи, я не хотела! Просто…

Айзек соскальзывает на пол и подходит к двери.

– Дейзи, – шепотом говорит он, кладя ей руку на плечо, – ты не могла бы зайти попозже?

– Если честно, – смотрит она на меня блестящими от злости глазами, – очень хочется остаться.

– Дейзи. – Айзек делает шаг вправо, спиной наполовину загораживая ее лицо. – У нас сеанс терапии. Ты сама знаешь, как это работает, знаешь, как работаю я. Пожалуйста, давай попозже, хорошо?

Она целую вечность смотрит мне в лицо – глаза как бойницы, вместо губ словно кто-то полоснул ножом, – затем отшагивает назад. Вокруг ее колен взметывает подол длинной алой юбки, когда она резко разворачивается к нам спиной и направляется на кухню, шлепанцами печатая шаги по деревянному полу коридора.

– И вы двое тоже, пожалуйста, оставьте нас, – добавляет Айзек.

– Мы?! – Линна показывает себе на грудь.

– Да-да, будьте так любезны.

Линна молча встает и, даже не кинув прощального взгляда, выплывает из кабинета. Ал сидит как и сидела. У нее раздуваются ноздри, когда Айзек, глядя сверху вниз, надламывает бровь, словно говоря: «А теперь твоя очередь».