Вернемся к Клавдию, который, казалось, весьма старательно соблюдал всю эту видимость. Сенат информировали о важных делах, в особенности в сфере дипломатии. В 41 году Агриппе I предоставили дополнительные земли и царский титул в результате соглашения с сенатом[54]; в 43 году там обсуждалась аннексия Ликии; в 49 году парфянские послы явились именно в курию, чтобы просить себе в цари Мегердата. Важные внутренние дела также не ускользали от внимания сенаторов, например введение в сенат галлов или расширение полномочий прокураторов, о котором мы еще поговорим. Император снова, еще больше, чем его предшественники и преемники, использовал сенатусконсульты для издания законов, в среднем по одному каждые девять месяцев.

В обращении к сенату наличествовало и желание придать торжественности, даже театральности некоторым делам. Парфянским делегатам пришлось выслушать речь о почтении Парфии, привыкшей получать царей от Рима, к пресыщенному славой Риму, который желал лишь покоя чужеземным народам, и о том, что Мегердату надлежит править справедливо и милостиво, поскольку два эти качества тем более придутся по душе варварам, что доселе были им неизвестны, парфянам же не следует слишком часто менять своих царей… Конечно, эта речь была составлена для внутреннего употребления. Ее целью было показать, что Клавдий сравнялся с Божественным Августом, удерживая Парфию в покорности. Мы уже видели, чего стоила эта мнимая покорность: в лучшем случае римляне извлекали пользу из внутренних неурядиц могущественного соседа, но, как следует представленная под славными сводами курии, она придавала блеска славе императора.

Обращения к сенату также позволяли принцепсу напомнить ему принесенную клятву в верности и ткнуть носом в его оплошности. Так было после неудавшегося путча Скрибониана, когда в 42 году Клавдий побудил сенат дать седьмому и одиннадцатому легионам прозвания «Клавдиевых, Верных и Любящих отчизну» в награду за то, что они не пошли за военачальником-изменником. Хотя выглядело это как любезность, многим сенаторам, видимо, было тяжело голосовать за это предложение в то время, когда приход к власти Клавдия еще оставался открытой раной. Прося собрание даровать то, что он мог бы предоставить и сам как император, Клавдий наступал на больную мозоль. На самом деле он преподал урок и сделал предупреждение тем, кто еще воображал себе, будто аристократия как социальный страт может опереться на армию: солдаты образовывали другой страт, который знал только императора. Они смогут свергнуть его и не преминут это сделать в будущем, но только если им будет выгодно заменить его своим военачальником, а вовсе не чтобы угодить сенату.

* * *

В 47–48 году, когда отношения с сенатом нормализовались, Клавдий решил вновь принять должность цензора, чтобы провести в собрании перестановки. Изначально два цензора были временно действующими магистратами, которые каждые пять лет в течение восемнадцати месяцев проводили censio и lectio senatus. Первая операция заключалась в переписи граждан; на сей раз их насчитали 5 984 072 (эту цифру приводит Тацит в «Анналах») — подразумевается, что это римские граждане в собственном смысле слова, а не всё население Империи, которое составляло примерно 50 миллионов человек. Целью второй операции было обновить список сенаторов и всадников. В более общем плане цензоры проверяли всё сенаторское сословие и всадническое сословие. Не каждый член сенаторского сословия был сенатором: чтобы заседать в сенате, требовалось побыть хотя бы претором. Проводя очередную проверку, цензоры клеймили позором (ignominia) особ, повинных в нравственных или юридических проступках, и исключали их из сената, сенаторского сословия или всаднического сословия. В последнем веке до новой эры эти обязанности исполнялись уже нерегулярно из-за кризиса, в котором умирала Республика, и после 63 года до н. э. цензоров просто-напросто забывали избирать. Между 50 и 22 годами до н. э. Цезарь и триумвиры сами формировали сенат в условиях гражданской войны и чистки. Только в 28 году до н. э. Октавиан, наделенный цензорскими полномочиями (но не званием цензора), произвел резкое сокращение численности сенаторов, достигшей тысячи человек. Потом, став Августом, он будет проводить новые чистки начиная с 19 года до н. э. (Тогда Октавиан предпочел называться «префектом нравов» — эта должность не соответствовала ни одной из традиционных магистратур.)

С тех пор никаких проверок цензорского типа более не проводилось, разве что изредка. Клавдий, возможно, пошел на политический риск, взявшись за новую lectio, да еще и в звании цензора, которое не принимал ни один из его предшественников. Это доказывает, что он считал свое положение прочным. Правда и то, что его вступление в должность произошло в тот момент, когда конфликт с сенатом утих, а завоевание Британии подходило к концу. Всё прошло довольно хорошо. Самой большой сложностью было исключить неугодных сенаторов, не унизив их лично, что могло бы вызвать защитную реакцию со стороны всего сословия. Вот почему Клавдий мудро прибегнул к методу, уже испробованному Августом. Он по одному вызывал сенаторов, которым грозило подвергнуться исключению из рядов путем цензорской «ноты», и советовал им самим рассмотреть свое положение. Если они считали, что уже не обладают нужными качествами, чтобы оставаться сенаторами, то могли добровольно заявить о своем выходе из сословия, чтобы избежать публичного унижения в виде «ноты». Чаще всего речь шла об обедневших людях, уже не дотягивавших до сенаторского имущественного ценза в миллион сестерциев, или о скомпрометировавших себя бесчестными поступками.

Пауперизация (обнищание) многочисленных аристократических семейств была не новым явлением. В обществе, где семейное имущество было официальным иерархическим критерием, безденежье деклассировало людей и могло лишить государства талантливых граждан. Разоренный аристократ или всадник скатывался в низший социальный класс и одновременно лишался возможности стать государственным чиновником или магистратом. Август, а затем Тиберий часто поддерживали за счет государственных средств разоренных, но честных представителей знати или всадников. В источниках мало говорится о деятельности Клавдия в этой области, и это позволяет предположить, что он, вероятно, был прижимист. Однако он стремился сохранить состояние сенаторов другим способом — оберегая их сыновей от налоговых служб и нещепетильных кредиторов. Сыновья почти всегда получали небольшие денежные накопления от отца. Но де-юре эти деньги по-прежнему принадлежали paterfamilias (отцу семейства), так что кредиторы, в том числе сборщики налогов, могли забрать их у сына. Клавдий своим постановлением отделил это пособие от достояния отца, чтобы сборщики налогов уже не могли на него претендовать. С другой стороны, многие сыновья брали деньги взаймы под проценты, подлежащие выплате по смерти их отца. Эти проценты часто бывали высоки, и если отец все никак не умирал, их сумма принимала угрожающие размеры. Клавдий вмешался во второй раз, чтобы запретить эту практику[55].