Естественно, все это происходило не на пустом месте и голом энтузиазме. За то время, пока мы гуляли по Герцогству Варшавскому, из Тулы прибыли заказанные мною изделия, а завод Берда отлил массивные шестерни, маховики с колесами, отковал листы котельного железа и сумел все это выгрузить в Каспле. В мастерской опытного производства сложа руки тоже не сидели, помимо «перечниц» для лавки Бранда изготовляли отдельные части многих механизмов. Причем о назначении некоторых можно было столько фантазировать, что конечному продукту поразилась бы и Мэри Шейлли[47]. И слава богу, что мне с моим знанием не придется убеждать людей в правильности моих идей, так как все предложенное моментально станет находить спрос. Как свежеиспеченные пирожные, продаваемые в кулинариях, соблазняют народ своей миловидной формой и запахом, так новые идеи и знания соблазняют их праздным соблазном. Мы привыкли к тому, что там, где идеи – там усиленная работа мысли, порывы, искания, и конечно, промахи и ошибки, много ошибок! И всем известно, что в основании подо всеми одно: это умение чуточку заглянуть вдаль и неспособность видеть или понять то, что творится вблизи, под носом и под ногами. И тот, кто осознает глубину идеи и банально смотрит под ноги, со временем оказывается на вершине. Нашему коллективу мастеровых потребовался день на сборку и клепку новинки. Еще столько же на отладку, и одним осенним утром Семечкин с тремя арендаторами стали свидетелями и чуть позже участниками покоса отавы. Поле за Лущенкой хоть и отличалось просторами и далями, однако вместе с этим не привечало в себе нередко встречающихся здесь холмов и оврагов и оттого как нельзя лучше подходило для демонстрации.

– Когда клевер в самом соку, с десятины копен десять, может, даже дюжина выйдет, – докладывал Семечкин свои расчеты, – а это труд трех мужиков или шести баб.

– Где-то так, – соглашался я.

– Значит, если все получится, на будущий год наши мужики смогут и на соседских полях копейку заработать, – продолжал управляющий, кутаясь от холода в теплый плащ. – А можно ли к этой «механизме» приделать какую-нибудь приспособу, дабы коноплю убирала?

– Именно к этой – нет, – и подумав, сказал: – Конопля имеет рост под четыре с гаком аршина, и собрать под нее жатку не только сложно, а еще и слишком затратное занятие. Но попробовать можно. У Бойса же что-то получилось, да и в Шотландии время зря не теряют, мастерят. Неужто мы, русские, не осилим?

– Так может… – гнул свою линию Семечкин.

– Всему свое время. Как сани для зимы закончим, так и примемся мастерить, – сказал я, потянув за рычаг и хлестнув лошадку вожжами.

Чугунная рама механизма особо на кочках не подскакивала, и в целом сенокосилка справлялась со своей работой без замечаний. Зубья исправно щелкали, оставляя за собой срезанную траву, и вскоре я уже заворачивал лошадь на следующий заход.

Очередной показ новой техники совпал с известным ноябрьским праздником, приездом из командировки Ромашкина и прибытием обоза с заказами из Тулы. Причем именно в этой последовательности, правда, не в один день. Все началось в субботу, когда часы на здании мастерской показали девять утра. На окраине нашего маленького и вытянувшегося вдоль реки рабочего поселка на фоне нежных молодых саженцев малины резко выделялись возвышающиеся над крышами домов старые деревья-великаны, в которых безошибочно угадывались настоящие хранители этих мест. Они гордость и краса Борисовки, и по мере возможности их всячески старались сберечь и сохранить. Вот, смотришь на них и понимаешь, что выстроенное общежитие и особнячки для Ромашкиных и Клауса Ивановича лет через сто превратятся в груду кирпича, а такой вот замшелый почтенный дед простоит здесь еще век. И что интересно, продолжит жить своей деревянной жизнью, из года в год, склоняя голые сучья под тяжестью снега или шелестя своей мелкой, поздно распускающейся листвой, выставляя на солнце желуди. Великаны эти – дубы, деревья, которые очень не любят застоялую воду и обожают сухие и светлые места с кислой почвой и, конечно же, одиночество, так как под их кроной прочим деревьям места нет. Буквально в прямой видимости, справа росли осины, а чуть левее стройные березы, выстроившиеся в ряд, точно гренадеры, незаменимые для диких пчел липы, даже бук с рябиной и всевозможные кустарники можно было разглядеть. К чему я заговорил о деревьях? А к тому, что энергетическая установка у меня работает на дровах, которые сгорают в топке газогенератора по полкуба в час и на сегодняшний момент продаются не так дешево, как может показаться. Вроде бы кругом деревья, и стоит только наточить топор и выправить зубья на пиле, ан нет. Собственного леса в имении с гулькин нос, и расходуется он только по лютой необходимости, когда надо отстраиваться после пожара или на изготовление мебели, без которой не обойтись. Так что дрова у меня покупные, и это мне не нравилось.

В отличие от демонстрации сенокосилки, публики в этот раз собралось гораздо больше. Оно и понятно: то был предпоказ для ограниченного круга лиц, сейчас же – рекламная акция. На мой беглый взгляд, из сотни оповещенных десятка два присутствовали. Даже акционеры некоторые приехали и привезли с собой «партикулярного журналиста» Киселева, неоднократно печатавшегося в «Северной почте». К слову, именно он сообщил всей стране о «короле смоленского льна» Щепочкине, над финансами которого откровенно посмеялись Барсук и Змей, когда я приводил пример успешного ведения бизнеса по-честному.

Зрителей разместили у холма под полотняным навесом большого шатра, аккурат между походными печками, защищавшими публику от возможного дождя и холода таким образом, дабы сидевшие вторым или третьим рядом могли наблюдать за действиями без какого-либо ущерба, как в театре. Пока они усаживались, я мысленно разделил их на две категории: первая – любители мероприятий, где можно провести время и отвлечься от повседневной обыденности; и вторая – следующая модному иностранному веянию, ищущая возможность разбогатеть при скудных капиталах на инвестициях. Замечу, что в Великобритании, общее количество держателей разнообразных облигаций составляло чуть ли не четверть миллиона и получали они по ним около восемнадцати миллионов фунтов прибыли. Мне интересны и те и другие, и чем больше возникнет пересудов, тем лучше.

Я вышел к собравшимися и стал ожидать тишины. Перед тем, как произнести вступительную речь, посмотрел по сторонам. Вообще местность здесь весьма своеобразна, и с первого же взгляда чувствуешь, как не похожа она на знакомый и близкий мне по духу крымский пейзаж предгорий с хвойными лесами и каменистыми полянами, где земля едва закрепилась и цепляется изо всех сил. Тем не менее здесь есть чем любоваться и с чем сравнивать. Даже после того, как ее прибрала к рукам твердая воля крестьянина, она, повторяю, не утратила своего первоначального своеобразия. Грех потерять такую красоту.

– Позвольте представить, дамы и господа, – лесопилка нового поколения! – пафосно произнес я, и по моей команде огромные ворота распахнулись.

Собравшиеся ничего не поняли, и мне показалось, что даже пробежал шепоток недовольства. Брови у некоторых были нахмурены, и придирчиво-сверлящий взгляд ждал любого промаха. Еще бы! Отвлечь столь занятых людей и просить их проехать двадцать верст, дабы посмотреть, как мужики пилят бревно? Ну уж нет! Однако, когда спустя минуту вдруг раздался какой-то чавкающий звук и над крышей задымила труба, а еще через пару с бешеной скоростью закрутились огромные дисковые пилы, публика замерла в предвкушении. За какие-то четверть часа десяток бревен превратились в одинаковые брусья, и как только из липы выпилили шесть дюжин досок, раздались голоса восхищенья. Труба вскоре перестала дымить, чавкающий звук постепенно стал угасать, пока не прекратился полностью. Гости же, словно подхваченные порывом ветра, с возгласом: «это паровик!», ломанулись к лесопилке, дабы посмотреть все своими глазами, задать вопросы и поделиться мнениями, а заодно и по возможности потрогать. И первый оказавшийся у станка мне показался необыкновенно знакомым. В облике Киселева было много от неудачного телеведущего, сбежавшего в моем времени от кредиторов из Москвы в Киев. Такой же рассеянный и вечно задумчивый. Впечатление шутовской внешности, которая составляла его неотъемлемую принадлежность, достигалось уже тем, что претенциозная одежда «партикулярного журналиста» очень странно на нем сидела. Или, вернее, висела, где прилегая не на месте, где падая неправильными складками: что-то было неладно с его фигурой, неладно и спереди и сзади – позже, когда широкий плащ все это скрыл, и стало не критично, я перестал обращать на это внимание. Но должен заметить, что едва запахло сенсацией, ни о какой неаккуратности ни в его движениях, ни в манере держаться не могло быть и речи. Скорее, напротив, в них выражалась предельная серьезность, особенно в мимике и мелкой моторике. А оставшиеся важность и самодовольство, выставленные напоказ, вкупе с мрачноватой гордостью, свойственной самовлюбленным личностям, – все это вызывало во мне легкую улыбку. Все же сходства с тезкой из XXI века было слишком много. Стоя у станины лесопилки и небрежно стягивая перчатки с коротких пухлых пальцев, он строгими глазками с припухшими под ними мешочками озирал механизм. Неторопливо, то тут, то там испытующе-высокомерно задерживаясь то на вале, то на ремне, то на циркулярной пиле – и все это язвительно сжав губы и не говоря ни слова. Сложенные перчатки он с удивительной и, несомненно, привычной ловкостью зажал под мышкой, а затем, все так же молча оглядывая помещение, достал из курительного пенала трубку, бережно вытащил пинцетом тлеющий уголек и, не глядя, прикурил от него. Глубоко затянувшись, он с вызывающей гримасой, широко раздвинув губы и тихонько постукивая носком башмака об станину, выпустил серую струйку дыма между редких зубов.