Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отсюда вырастает эдакий «синдром очевидца». Вы думаете, что все знаете, окружающие думают, что вы все знаете, «вы же там были», а в итоге распространяются бред и домыслы. Но только кто поймет, что это бред и домыслы? Кто сможет вас переубедить? Никто, пожалуй. Потом еще будут сломаны тысячи копий, рассказаны миллионы «правд», но ни одна из них не будет близка к объективной реальности. Ну и черт с ними со всеми.
Война, мир, ненависть
Санкт-Петербург встречал меня мажорной торжественной нотой. Город был украшен к 350-летию Петра I, залит солнцем, жив и радостен. По Невскому куда-то спешили толпы пестро одетых людей, между которыми затесались мы с другом, — я в камуфляже и с рюкзаком за спиной, а он в восьмиклинке и светлом тренче.
Я совсем не был удивлен тому, что увидел после окопов, Авдеевки и Донецка. Окружающая меня реальность не казалась иллюзией, которая вот-вот пропадет, все было именно так, как должно быть. Улыбчивые прохожие, солнце, автобус, который распахнул двери перед нами и повез в сторону Коломны… Все было хорошо, но разговор почему-то не клеился.
Когда добрались до конечной точки маршрута, то стало понятно почему. Меня лихорадило и морозило, несмотря на очень погожий и даже жаркий по меркам Санкт-Петербурга день, а градусник уверенно маяковал о повышенной температуре. Паршивое начало отпуска, однако оно не помешало отдыху — я отлеживался в центре города, смотрел глупые сериалы, готовил по любимым мной рецептам и пил хорошее вино. То, что фронт был где-то бесконечно далеко, а из окна доносился только привычный шум города, не разбавляемый канонадой и грохотом прилетов, однозначно врачевало мою голову и восстанавливало запас сил.
Уверенно могу сказать, что наслаждался происходящим вокруг, когда один из моих петербургских друзей озадачил меня интересным вопросом. Как я отношусь к тому, что где-то идет война, а большая часть людей живет обычной праздной жизнью? Кто-то умирает, а кто-то кутит, где-то смерть и боль, а где-то радость и смех.
В голове сразу всплывает видео, где кадры военной хроники, перемешанные с роликами из люксовой светской жизни довоенной Москвы были наложены на «долгую счастливую жизнь». Сначала кривляющаяся Собчак, потом — колонны с украинскими военнопленными и залпами орудий. Намек был на то, что «долгая счастливая жизнь» новиопских элит подошла к концу, а на смену им пришла Россия настоящая — суровая, пропахшая порохом и беспощадная к своим врагам. А потом выясняется, что гламурная и пафосная Москва для стороннего наблюдателя не изменилась, а жизнь в Санкт-Петербурге идет своим чередом. Что чувствовать после этого солдату, испытавшему прикосновения войны и мира за несколько суток? Ненависть? Нет, во мне ее не было. Но я могу в подробностях рассказать, что переживает человек, испытывающий контраст во всей его полноте. Настолько сильно, насколько это возможно.
Однажды, несколько месяцев назад, я почувствовал себя наркоторговцем. С одной стороны, я сломал жизнь человеку, а с другой — он же сам этого хотел. Если совсем коротко, то я помог перейти границу ДНР восемнадцатилетнему парню, который ехал со мной в одном вагоне поезда Санкт-Петербург — Ростов — без связей, без контактов, просто наудачу. В свое оправдание скажу, что это был один из самых интеллектуально зрелых молодых людей, что мне встречались, поэтому я не стал его отговаривать, а просто взял с собой.
Мы воевали в одном подразделении и на одних позициях, поэтому хоть редко, но все-таки пересекались. Перед тем как Сибирь уехал в отпуск в сторону материковой России, мы с ним говорили несколько часов подряд, попутно израсходовав литровую бутылку приятного бурбона и заев все колбасой и сырками «Дружба». Восемнадцатилетний доброволец и рассказал о том, какой разрыв сознания он испытал в один из наиболее жестких выездов на позицию.
Уже не помню, с чего началась его история, но все было очень плохо. Позиция была затеряна в Авдеевской промзоне и окружена бурной растительностью, а также хорошо пристреляна вражескими минометами. Мины падали именно туда, куда они должны были падать, — в окопы, возле входа в укрепленное здание, они несли смерть и секли осколками все живое. Одним из первых был ранен пожилой командир, получивший осколок в шею. Сибирь — медик, поэтому, думаю, ему было куда тяжелее остальных — на тебя ложится ответственность за жизнь конкретного человека, который прямо сейчас у тебя на руках истекает кровью, мечется, пребывает в состоянии шока.
Осколок в шее. Рядом сонная артерия. Но старик выжил — получив заряд медикаментов и перетянутый жгутами и бинтами, он был эвакуирован с передовой, а командование было передано другому бойцу.
В тот день украинским минометчикам везло, а нашим бойцам — нет. В окоп возле пулеметной точки падает еще одна мина, укрепления затягивает дымом и поднятой пылью, а пригнувшийся и закрывший голову руками новоявленный командир издает истошный рев — разлетающиеся веером осколки секут его так, что кисти остаются висеть на лоскутах мяса, а перебитые кости криво торчат из окровавленных конечностей.
Я даже не видел ничего подобного за те три месяца, что воевал под Авдеевкой. Тот восемнадцатилетний парень не только видел, но и перематывал культи и останавливал кровотечение. А затем тащил раненого, обколотого всем, чем можно, на другую позицию, чуть более тыловую, откуда можно уехать в Донецк.
— Тебе сколько лет-то? — поинтересовался у раненого Сибирь, пытаясь не дать командиру отключиться. — Ого, да ты старше моей матери!
— Шкет ты еще совсем, — смеялся раненый.
— Да только я тебя тащу, а не ты меня. Пой, чтобы потеряться. Что угодно пой.
Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка — это флаг корабля!
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым покоряются моря! —
вырывалось из груди человека, чьи руки взрыв превратил в лохмотья из плоти и костей.
Они дошли. Дошли до той
