Он шумно вздохнул, расстраиваясь людской забывчивости о совершенном в прежних жизнях.

Лиза затаилась, пытаясь вспомнить себя другую. Она закрыла глаза, но под веками лишь плыла пустота – без образов и воспоминаний. “Как он все это знает? – удивилась Лиза. – А я и не помню”.

– Детей? – спросила Лиза. – Я кого-то резала в прошлой жизни?

– И не в одной, – заверил ее Саша. – И не в одной.

Они оба замолчали, и тишина сразу разлилась в проводе гулкой пустотой, словно талая вода. Талая вода всегда тяжелее обычной, и наступившая тишина тоже была тяжелее молчания – плотная, безвоздушная, почти ощутимая на ощупь. В такой тишине было трудно дышать.

– Скажите, – попросила Лиза, – может быть, нам увидеться? Может быть, вы меня посмотрите. Что там у меня еще.

Она замолчала, не зная, как его убедить. Ей казалось, что если они встретятся, он увидит и хорошие вещи, которые Лиза совершала в своем забытом прошлом, и эти хорошие вещи смогут перевесить плохие. Тогда ее жизнь наладится и она снова станет нужна Тьерри. Он ее найдет, и они будут вместе.

– Может, вы меня лично посмотрите? – повторила Лиза. Она хотела его убедить и не знала как. – Чтобы вам было все хорошо видно.

– Да ну, – сказал Саша, – мне и так все видно.

Лиза любила приходить на озеро осенью, когда корпуса домов на другой стороне овальной воды терялись за желто-красной листвой одного с ними цвета, становясь невидимыми и оттого не мешая природе. Словно озеро лежало в глухом берендейном лесу, а не посреди Звездного городка, недалеко от аллеи, ведущей к Дому культуры.

Роща за озером еще не окончательно стала осенней: в ней просвечивало много зеленого, но было ясно: скоро листва отойдет, задуют предзимние ветры и деревья будут сиротливо тянуть к людям голые ветки, прося о помощи. А как им поможешь? Разве только срубить.

Лиза сидела у самой воды – на каменных ступеньках узкой лестницы, спускающейся к озеру по глинистому, редко поросшему отмирающей жухлой травой берегу. Пустота вокруг стояла космическая, как и подобало пустоте в космическом городке. Вокруг озера бежала натоптанная тропинка, догоняя саму себя. Никого не было в этот час на озере – только Лиза.

Роман поднимался рано и к семи утра уже уходил в ЦПК, где готовили космонавтов. Когда они только поженились, он однажды привел Лизу в Центр подготовки и предложил попробовать тренажеры. Лизу привязали к специальному большому креслу, которое затем въехало в огромную центрифугу, создававшую ускорение, приближенное к космическому.

– У нас максимальные нагрузки в пятнадцать “же”, – пояснил Роман. – Обычно мы тренируемся при восьми “же”, а тебя попробуем на четырех: это норма для летчиков-истребителей. Ничего особенного, почти незаметно.

Четыре “же”, сказал Роман, означает, что она испытает силу тяжести в четыре раза больше земной. Лиза не особенно тревожилась, потому что никогда не испытывала земной тяжести: она не чувствовала никакой тяжести, находясь на земле, и не понимала, о чем Роман говорит. Она лежала в центрифужном кресле, держа в правой руке пульт с кнопкой, которая должна быть постоянно нажата: если ее отпускают, означает – человек потерял сознание. Центрифуга в таком случае немедленно остановится, и испытуемого сразу вынут.

– Будем поддерживать радиосвязь, – пообещал Роман перед тем, как кресло въехало в центрифугу. – Ну что? Поехали?

Все в Звездном были помешаны на этом слове.

Почти сразу Лиза почувствовала, как руки и ноги начали наливаться тяжестью. Ей стало трудно дышать. Лиза попыталась вспомнить, как нужно дышать по специальной методике – не грудью, а животом, чтобы не повредить внутренние органы. Она пожалела, что невнимательно слушала мужа, когда он это объяснял, и легко, благодарно потеряла сознание.

– Не готова к перегрузкам, – потом часто смеялся Роман. – Будем дома тренироваться.

Его друзья-космонавты тоже смеялись, подталкивая друг друга локтями. Им тоже хотелось тренировать Лизу на перегрузки.

С озера подул слабый ветер, и Лиза поежилась от внезапно наступившего сырого озноба. Она знала, что до вечера будет одна: муж и остальные члены экипажа будущего полета сегодня отрабатывали внекорабельную деятельность в гидробассейне. Внекорабельная обычно занимала весь день. Лиза представила их в тяжелых скафандрах внутри гидробассейна, где, как объяснял Роман, смоделированы три условия невесомости – нейтральная плавучесть, безразличное равновесие и безопорное состояние. Он часто повторял эти три качества невесомости, и Лиза их запомнила. Больше всего ей нравилось “безразличное равновесие”: ей казалось, что она живет в нем всю жизнь, обходясь без скафандра и гидробассейна. И без ненужных перегрузок.

В глубине квартиры упрямо звонил телефон.

Лиза вздрогнула, и вместе с нею вздрогнуло озеро: вода подернулась рябью, словно разбуженная, потревоженная звонком. Телефон продолжал звонить, и этот пронзительный тонкий звук отзывался на поверхности озера мелкими волнами. Лиза смотрела, как озеро стало рваться на части, пропадать, иногда на секунду застывая, как бывает на экране телевизора, потерявшего сигнал. Затем все пропало, и серая пустота заполнила Лизины глаза, залилась в них озерной водой. Глаз теперь было не открыть, и только серая тьма и тяжесть, как ей быть, она в гидробассейне, это – безразличное равновесие или это – безопорное состояние, нет опоры, и Лиза поплыла – невесомая, неподвижная и ненужная.

Лиза открыла глаза. В глубине квартиры звонил телефон.

Московский осенний плоский свет висел в спальне, и утро уже давно кончилось. День за окном устоялся, обжился и приглашал в себя проникающими сквозь рамы окон визгливыми звуками улицы. Словно зазывала перед рестораном, подумала Лиза. Она видела таких в Сорренто, когда они с Романом путешествовали в прошлом году. Из их комнаты в “Ля Фаворита” был виден Неаполитанский залив и маленькая черная точка в отдалении – остров Капри. Они собирались поехать туда каждый день, но Сорренто держал их, держал апельсиновыми деревьями вдоль улиц, смуглым весельем маленьких пляжей и вечерними криками перед тавернами. “Так и не поехали, – огорчилась Лиза. – Так и не увидели Виллу Тиберия”. Потом их дни кончились, и нужно было возвращаться в Россию: у мужа начиналась подготовка к полету.

Телефон замолк на полузвонке, словно вырвали провод.

Лиза поднялась и пошла на кухню поставить чайник. Она уже дошла до середины полутемного коридора, вдоль полок с пыльными книгами и старого детского велосипеда, висевшего на длинных гвоздях на стене, когда телефон зазвонил снова. “Вдруг это Роман?” – подумала Лиза. Вдруг он звонит ей из космоса?

Лиза повернулась и побежала к телефону. Она подняла трубку, но ничего не сказала: пусть говорит первый.

– Алло, алло. – Мужской голос, не Роман. – Алло, вы меня слышите?

– Я вас слышу, – согласилась Лиза. – Говорите.

– Здравствуйте, Елизавета Павловна, – обрадовался голос. – А то мы вас совсем потеряли, второй день пытаемся с вами связаться. – Голос помолчал, ожидая реакции, и затем несколько неуверенно сказал: – Это Билибин, из клиники.